— Вот и порешили, — торопливо бросил Свейн. — Иди, Кейлев. Скоро стемнеет. А там, глядишь, и ярл вернется.
Похлебка обжигала губы — но согревала нутро. Забава съела все. А потом вдруг заплакала, словно у тела наконец-то появились силы на слезы. Тихо, беззвучно…
Гудню, склонившись над ней, подала полотенце.
— На вот, утрись. Все кончилось, Сванхильд. Даже случись что — утренний дар уже назначен, и Хааленсваге твое. Если что, будешь жить в своем доме. Думай об этом. И не хнычь.
Она не стала говорить о том, что неверной жене вряд ли позволят уйти живой, получив во владение более чем щедрый дар мужа. Решила — ни к чему. Вдруг все то, что сказала Сванхильд, и впрямь правда. И ярл сумеет это выяснить.
А потом, чуть погодя, вернулся Кейлев. Спросил, подойдя к кровати:
— Как ты, Сванхильд? Сможешь встать?
— Да куда ей вставать, — заметила Гудню.
Однако тут же смолкла под строгим взглядом свекра.
Забава утерлась полотенцем. Шмыгнула носом. Ноги, отходя от холода, ныли так, словно их кололи ножами…
Но она вспомнила, как сказал когда-то Харальд — "ты ранена, но ты идешь… не лежишь, не плачешь".
А она сейчас и лежит, и плачет.
— Я могу, — хрипло выдохнула Забава. Закашлялась, сказала, когда кашель прошел: — Правда, могу.
И добавила, помедлив:
— Куда надо идти… отец?
— К твоей сестре. — Кейлев на мгновенье отвел взгляд. — Она лежит у ворот, и мы не знаем, жива она или мертва. Если мертва, то надо до темноты оттащить ее за крепостную стену. А если жива, то будет лучше, если ярл сам поговорит с ней. Но на дворе, под снегом, она замерзнет.
Красава может быть жива, смутно подумала Забава.
И к ознобу, гулявшему у нее внутри, добавился холодок, порожденный страхом. Она вдруг поняла, что ни капли не сожалеет о своих словах, сказанных возле ворот — "убить моя сестра"…
Следом Забава, привстав с подушек, пробормотала:
— Я иду. Надо одеться…
— Мы сейчас принесем, — торопливо заявила Гудню. — Лежи пока.
Кейлев отступил назад. Сообщил, уже выходя:
— Я подожду за дверью.
Гудню выскочила следом за ним. Потом вернулась вместе с Тюрой. И обе несли в охапках одежду.
Забаву одевали в четыре руки. Того исподнего, в котором она выскочила из дома, уже не было. Тело прикрывали две свободные рубахи — принадлежавшие то ли Гудню, то ли Тюре. Одна из тонкого полотна, другая потолще, из шерсти. Похоже, ее переодели, пока она была в беспамятстве.
И теперь, откинув покрывала, жены братьев натягивали на Забаву одну одежку за другой. Чулки из плотной шерстяной ткани, жестковатые, теплые…
