В раздражении он писал Сидевилю: “Теперь они помешались на логике. Чувство, воображение и красота изгнаны. Литература погибает. Конечно, я не противник того, чтобы развивалась философия, но она не должна становиться тираном, попирающим все вокруг. У французов одна мода сменяет другую, чтобы в свою очередь пройти”. Эмилия восторженно приветствовала новое увлечение и говорила: “надеюсь, оно будет долгим”, но Вольтер в этот сомневался. Во всяком случае, у него было припасено кое-что такое, что хорошенько встряхнет всех этих глупых доморощенных философов; что опять прикует к нему взоры толпы, если он осмелится это напечатать; что приведет его в Бастилию, на сей раз навсегда, причем в самый мрачный каземат, далекий от великолепной столовой коменданта. Этой пороховой бочкой была “Орлеанская девственница”, которую лорд Морли назвал одной из возмутительнейших поэм в мире. Никакое другое свое детище Вольтер не пестовал с такой любовью. Он дополнял ее и совершенствовал много лет. Это сатирическая, местами граничащая с фарсом, поэма об Иоанне д’Арк, в которой религия, патриотизм, добродетель, мужество, сама Дева и большинство Вольтеровых друзей превращены в посмешище. Вольтер считал ее просто уморительной. Когда на него нападало уныние, он запирался и читал “Орлеанскую девственницу”, что неизменно вызывало у него приступы веселья.
Сидевилю он также сообщает, что его навестил аббат Линан. Он неимоверно растолстел, а “Рамсес”, которого он декламировал вслух, совсем нехорош. Актеры никогда не согласятся его ставить и будут совершенно правы. Просто непостижимо, как он мог так сплоховать, когда Вольтер сам потрудился найти для него такой превосходный, занимательный, можно сказать, беспроигрышный сюжет. Теперь встает вопрос, что в состоянии делать Линан? Воспитателем его пристроить трудно, ведь он заикается, плохо видит и ни черта не знает. Однако Вольтер полагает, что мадам дю Шат- ле могла бы взять его наставником к своему девятилетнему сыну. “Но у мадам дю Шатле есть муж, сия богиня замужем за смертным, и этот смертный отваживается
иметь собственное мнение”. Вот так возлюбленный богини впервые упоминает бедного смертного.
В общем визит в Париж был неудачным и долго не продлился. Вольтера предупредили, что ему лучше опять удалиться. Пошли разговоры о “Девственнице”, которая, как и следовало ожидать, не залежалась у него под спудом. Пренебрегая советами шефа полиции и других друзей вести себя серьезнее, он болтал о поэме в салонах, читая отдельные строфы, чтобы разжечь любопытство парижан и дать им отдых от излишне усердных занятий наукой. Одним из его слушателей был Морепа, большой любитель посмеяться. Он, конечно, хохотал от души, но рекомендовал Вольтеру держать “Девственницу” за семью замками, если ему не хочется навеки распроститься со свободой. Мадам дю Шатле говорила Ришелье, что то короткое время, которое Вольтер провел в Париже, оказалось роковым: невозможно описать возбуждения и волнения, вызванных “Девственницей”. Как такой умный человек может быть настолько слеп, что не видит угрожающей ему опасности? Но она по- прежнему любила Вольтера достаточно сильно, чтобы бросить свет и его удовольствия ради тихой жизни с ним вдвоем.
