«Это все проклятые правила, Руби, – писал Берти в одном из писем. – Никто их не знает, пока тебя не уличают в их нарушении. Вот тогда тебе о них расскажут, это уж точно».
Вспомнив его слова, она улыбнулась. А потом, с замиранием сердца, услышала, как в голове раздался его голос, его настоящий голос – голос, который она в своем исступленном горе никак не могла вспомнить, голос, по которому она так долго тосковала.
– Ты был здесь, Берти, верно? Я слышу тебя, мой любимый, – прошептала она.
Теперь она ясно представила его сидящим с друзьями за столиком в кафе. Он заказал бы себе большую кружку пива, скручивая сигарету. Потом рассказал бы какую-то шутку, кто-то следом рассказал бы другую, и, засмеявшись, Берти откинулся бы назад, так что стул стал бы на задние ножки. Она почти слышала, как мать выговаривала Берти: «Не делай так, Альберт, ты сломаешь стул». Он пробежался бы рукой по непослушным вихрам, которые быстро отрастали после каждой стрижки и никак не желали слушаться.
С того дня, как стало известно, что Берти пропал без вести, Руби поняла, что не может больше вести дневник. Никакими словами невозможно было ни высказать, ни описать ее боль. Но его письма, его драгоценные письма хранились в задней части блокнота вместе с теми ужасными уведомлениями, которые они получили от армии. Руби повсюду брала их с собой.
Она подошла к чемодану, который все еще стоял на полу рядом с кроватью, и нашла блокнот. Усевшись за маленький столик рядом с окном, она пролистала его, открыла чистую страницу, взяла карандаш, лизнула грифель и дрожащей рукой поднесла его к листу. А потом начала писать.
Ты был здесь, в Хопсе, Берти. Я уверена в этом. И теперь я тоже здесь, рядом с тобой. Если бы ты попросил меня описать мои сиюминутные эмоции, я бы назвала это «ощущением твоего присутствия». Дело не в какой-то спиритической ерунде (ты меня достаточно хорошо знаешь) – никаких духов и привидений, и подобной чепухи, – просто я чувствую, что ты рядом. Ближе, чем был все эти месяцы.
Тяжесть, навалившаяся на плечи, постепенно отпускала ее, как слабела и ее печаль. Словно написанные слова успокаивали боль, как листок щавеля унимает покалывание от ожога крапивой, как освежает в жаркий день купание в прохладной речке.
Берти, мой дорогой, я делаю все возможное, чтобы найти твою могилу, чтобы почтить твою память, вспомнить о той ужасной жертве, которую ты принес ради нашей страны. Только тогда мы сможем смириться с жизнью без тебя.
