Вероника и Калисфения Викторовна хлопотали у плиты.
– Это... что? – запинаясь, спросил я.
– Это... баранья нога, – выдержала мой взгляд Вероника. – Что теперь сделаешь? – ополаскивая соусницу, заметила она. – Ну, не утерпели, приготовили. Пригласи его отужинать, и все проблемы.
– Не забывайте, что вы попали в знаменитую семью, – напомнила мне Калисфения Викторовна. – В нашем доме долго находилась говорящая щука...
Я вернулся в прихожую.
– А вы, оказывается, шутник, – игриво хлопнул меня по плечу Директор. И деловито кивнул. – Как это мило с вашей стороны. В машине у меня помидоры. Прямо с грядки...
Помимо помидоров, он принес зеленый лук и редис. А когда сели за стол, потирая руки, воскликнул:
– Если чутье мне не изменяет, где-то в доме должен быть коньячок!
Вечер пролетел незаметно. Директор очаровал женщин и Элизабета, которому отдал вкусную косточку. Понравился Директору и щегол.
Ночью мы впервые повздорили с Вероникой.
– Зачем вы это сделали? – говорил я. Вероника дулась и не отвечала.
Когда я проснулся, Калисфения Викторовна радостно сообщила: рано утром заезжал Директор и оставил огромного судака. По словам тещи, Директор был очень тронут тем, как его приняли накануне, и обещал быть к обеду.
– Ни в коем случае! – вскричал я. – Ни в коем случае. Рыбу надо немедленно вернуть.
Калисфения Викторовна потупилась.
– Я уже начала готовить...
К обеду Директор привез две великолепные дыни. Потом он ненадолго уехал и вернулся к ужину с корзиной анчоусов.
Когда он появлялся, течение жизни в доме убыстрялось. Встречать его высыпали все. Калисфения Викторовна, завидев дорогого гостя, расплывалась з улыбке.
– Вы похожи на моего мужа в молодости, – признавалась она.
– Я соскучилась по людям, – говорила Вероника. – А он такой славный.
Элизабет бродил за ним, как на веревочке.
Иногда Директор появлялся в сопровождении Снегуркина. Директор шествовал впереди, на ходу стягивая перчатки, а тот следовал за ним, тяжело нагруженный свертками и пакетами, и пыхтел, как паровоз. Снегуркин помогал женщинам на кухне, а то тихо спал где-нибудь в углу, сидя* или стоя. Он был молчалив. Открывал иногда рог, однако слова не шли. Директор любил его поддразнивать. Усаживался напротив и, удобно закинув ногу на ногу, приступал к беседе.
– Ну, что мне с тобой делать? Увольнять?
– Ннне зннаю... – мычал Снегуркин.
– Как же тебе не стыдно? Посмотри на себя. Ах, если бы ты мог себя видеть!
– Ннне зннаю.
– А ведь ты отец троих детей.
