– Как, должно быть, холодно сейчас на Севере! И никто не согреет Володю даже весточкой, – жаловался я Веронике.
– Не думай ни о чем, милый мой мальчик, – успокаивала меня она. – Верь мне, так будет лучше.
Она была прелесть. И думал я в основном о ней. И как ни близок я был к тому, чтобы себя узнать, порой необычайно ясно видел, что до окончательного узнавания еще очень далеко. И тогда, почти в отчаянии, я зеркальце прятал.
Посреди кабинета, на овальном столике с изящно изогнутыми ножками, стоял шестигранный вместительный аквариум. Много времени я проводил возле него. В аквариуме плавали золотые рыбки и вуалехвосты. Они кружили в замкнутом своем мирке, распускали волнистые шлейфы хвостов и плавников, таращили глаза на пятно моего лица, что-то подсказывали мне, бесшумно шевеля губами. Но что именно? Я думаю, они не различали подробностей за стенками, вне воды. Их лупоглазость раздражала.
Иногда, примостившись на краешке круглого стола, где стоял аквариум, я записывал сны Калисфении Викторовны. Очень уж занятные грезы ее посещали. О том, например, как ловят говорящих попугаев. Оказывается, научившись болтать, они постоянно ищут, с кем бы пообщаться, и, стоит охотнику слово произнести, как говорящие птицы устремляются к нему со всех сторон, наперебой предлагая себя в собеседники.
Или же я прокрадывался в гостиную и подолгу простаивал перед картиной, той самой, которую не смог разглядеть во время первого своего визита. Теперь я знал, что на ней изображено. Огромный морской вал и несколько человеческих фигур на берегу. Странным казалось, что люди не собираются бежать от накатывающей громады. Поглядывая на нее, они, видимо, обменивались впечатлениями о редком природном явлении, свидетелями которого стали. Лишь одна женщина – в кружевном платье с оборочками и с красивым воздушным зонтиком – была встревожена. Возможно, она единственная из всех понимала, что должно произойти, и пыталась растолковать это тем, кто был рядом... Или мне, зрителю? Зонтиком она указывала на подкатывающую стену воды, на миловидном личике застыла гримаска отчаяния и страха. Вал напоминал чертово колесо в парке. Вообще картина обладала поразительной магической силой. Стоило вглядеться в нее повнимательней, и время будто останавливалось, переставало существовать. Я был не я, а один из людей – на берегу или в парке. И если доводилось увидеть себя в зеркало после того, как переносился с картины назад в комнату, странное отражение я застигал. Отражение совершенно чужого человека.
