В ночь перед последним отпускным днем я по обыкновению писал письмо и засиделся до рассвета. Он пролился в комнату голубоватой трезвящей прохладой. Я выключил лампу и захлопнул тетрадь, однако мысль по инерции бежала вперед, и, уже стоя, я приписал несколько строк. О том, что мир на самом деле прост и ясен, а запутывают его люди, которые сами себе неясны. Но, к счастью, лишь единицы так нелепо устроены, что ничего не могут понять и еще больше все запутывают. Я, как ни обидно сознавать, из их числа. Что за теплые и холодные течения, к примеру, обнаружил, если даже не знал, в каком направлении время движется?
Подумав еще, я все же приписал: «А впрочем, ясно: это брожение внутри луча не противоречит общему направлению движения, а, пожалуй, является источником его, высекает искру возгорания. Об этом, кстати, говорят все школьные учебники. Течения есть. Однако неуловимая и неумолимая внутренняя логика пронизывает все наши поступки, действия и помыслы, являясь в одно и то же время их причиной и следствием. Сети всеобщих законов опутывают планету. Некоторые нам уже известны – хотя бы сеть радиоволн. О других мы пока имеем весьма смутное представление. Но мы их откроем и запомним».
Я захлопнул тетрадь, надел темно-синий в полоску костюм, который хранил для особо торжественных случаев, и взял все деньги, что были в наличии.
На крыше в одиночестве пребывал дядя Гриша.
– Пришел прощаться, – сказал я. – Может быть, ради такого случая пообедаем где-нибудь внизу?
Дядя Гриша, как и прежде, когда я с ним заговаривал, устремил на меня испытующий взгляд и смотрел долго, а потом сокрушенно уронил голову на грудь.
– Ну что ж, – едва слышно произнес он.
Сложил инструмент в черную свою сумку. Запрокинув голову, посмотрел на небо. Тучи наслаивались одна на другую и недобро бурчали.
Когда мы вышли из подъезда, уже накрапывало.
В маленьком кафе неподалеку сели за столик у огромного, как витрина, окна. Столик сильно качался. Дядя Гриша достал из сумки долото и плоской деревянной ручкой подсунул под недостававшую до пола ножку. Я наполнил бокалы.
– Послушай, – подавшись вперед, засипел дядя Гриша, – что ты тянешь? Зачем издеваешься надо мной? Скажи, что с ним? Вы их поймали?
Отчаяние охватило меня. Ничего, решительно ничего из того, что происходило вокруг, я не мог уразуметь. Ни направление временного потока, ни искорка, поселяющаяся в живом теле, ни организующая город сила, ни странные слова моего собеседника – ничто не давалось моему пониманию.
