– Затрудняюсь сказать, – честно признался я. Дядя Гриша обжег меня неверящим взглядом и, откинувшись на стуле, рассмеялся.
– Выходит, ты сам ничего не знаешь?
– Это так, – не стал спорить я. – Но все равно я продолжаю утверждать, что мир устроен разумно. И со временем мы постигнем то, что сегодня нам еще неизвестно.
Он резко' встал и, подхватив свою черную сумку, устремился к выходу. У двери нахлобучил кепку и оглянулся.
– Я понял, зачем ты меня сюда позвал! – выкрикнул он. – Ничего у тебя не выйдет!
Как раз начался дождь, капли иссекли стекло, словно бы хвойными иголками.
Тут только я заметил долото, забытое под столом. «Не понимаю, и не надо», – почти с отчаянием подумал я. Но долото подобрал.
На следующее утро с долотом в портфеле и при этом подтянутый и в галстуке я стоял перед стеклянной дверью постылой своей конторы. Еще в портфеле были завалявшиеся там с предотпускной поры служебные бумаги, пакет свежего молока и бутерброд на завтрак.
Я осторожно толкал дверь. Она не поддавалась. По привычке я поднялся слишком рано: земная работа начиналась позже. Я побродил по дворику, свернул за угол, и тут непреодолимая сила подхватила меня и вынесла к красному кирпичному дому. С замирающим сердцем я взобрался на чердак.
Здешняя дверь была не стеклянная. Но и на ней, на этой двери, некогда закрытой на проволочку, теперь красовался внушительных размеров замок-калач. Я присел на холодные ступени. Задумался. И не то огорчился, не то обрадовался, когда понял: все двери в прошлое для меня закрыты.
С лестничной площадки второго этажа я наблюдал, как двумя ленточками тянутся к стеклянным дверям недавние мои сослуживцы. Различал знакомые лица. Шел Орехов с мешочком орехов, шествовал Илья Ильич. Проплыла Нина Павловна в синей блузке. Подъехала вишневая «Волга», из нее вышел Рукавишников с пластмассовой папочкой под мышкой. Прошествовала тяжело груженная сумками Лизунова. Из крупноячеистой, – туго набитой авоськи коровьими сосками торчали грязные морковины. А Ходорова так и не дождался – он всегда опаздывал.
Когда здание втянуло в себя всех, я, не таясь, покинул укрытие и зашагал прочь. Я запрещал себе оглядываться, но не выдержал. Пятясь, налетел на прохожего. Он посмотрел на меня и не стал ругаться.
