Но за зятем она всё же стала наблюдать, сказались издержки профессии – не верить словам, верить фактам. И тут зять вёл себя как обычно – был спокоен и уверен в себе. На слухи о себе самом совершенно никак не реагировал, словно они распускались не про него.
Слухи уже были столь навязчивые что, в конце концов, наступил момент, когда Надежда уже больше не могла терпеть недопонимания и ей стало необходимо объяснение. Она пришла в дом к дочери. Сели с дочерью пить чай. Зять был на работе и, когда пришёл, она дала ему помыть руки и, как только он появился в дверях кухни, Надежда попросила оставить их вдвоём. Дочь в недоумении пожала плечами и ушла в комнату. Надежда затяжным взглядом смотрела на зятя.
– Слухи слышал? – наконец спросила она.
Зять стоял у плиты и копошился с посудой. На мгновение он замер. Это не ускользнуло от пристального взгляда свекрови.
«Значит, слышал», – отметила она.
– Пустое всё, – ответил он.
– Из ничего что-то не берётся, – говорила Надежда.
Зять не поворачивался и продолжал что-то бессмысленно переставлять на разделочном столе.
«Что-то всё-таки произошло», – поняла она окончательно.
– Присядь, пожалуйста, – приказала. – Поговорим.
Сколько раз её пытались обмануть. Каждый божий день, сплошь и рядом. На каждом шагу – завхоз, воспитатели, воспитанники. Комок интуиции внутри неё сжался. Зять боролся с растерянностью, не смотрел ей в глаза. Её внутреннее чутьё утверждало – зять врёт. Насколько? Это она и хотела узнать.
– Ну, так как? – устало настаивала она. Вот этой самой реакции, которую она видела от зятя, она и боялась изначально. Но неопределённость давила сильнее.
Зять сел напротив.
– Тебе лучше всё самому рассказать, – просила она.
– Немного проиграл, – выпалил он одним вдохом.
– Сколько?
Строгий командный тон, присущий ей в такие моменты, превратил его одномоментно в ничтожное существо. Она действительно в один миг переменила мнение о нём. Четыре общечеловеческих греха она считала непростительными – распутство, наркомания, пьянство и карты. Все, кто носил в себе эти пороки, для неё не имели будущего. Даже кражу она считала менее значительным пороком, преступлением… да, но пороком – не всегда. Иной раз вопрос греха здесь спорный. Большинство краж совершается от безысходности, зачастую, когда человек просто-напросто хочет есть; даже убийство она наверняка могла бы понять. В гневе человек неуправляем, может случиться всякое. И не всегда всё зависит только от него. Но тут… эти пороки! Человек носит их в себе, вынашивает. Человеческий фактор тут не уместен, исключений не бывает. У человека болезнь, его тянет. Он готовится совершить их. Это слабые люди и, по её убеждению, они не должны составлять опору общества. Они не способны противостоять соблазну. И самое страшное – ЭТО они могут передать по крови своим детям. Теперь она радовалась, что дочь в своё время не послушалась её и прекратила беременность, отложив рождение ребёнка до окончания института. Ах, как она тогда правильно сделала! Таких людей, как он, нужно уничтожать. Не залезть в гены, не вырвать тот маленький молекул, который породил эти пороки. Только уничтожение. Вытравить, как паразитов – единственное приемлемое средство. Клещ, крыса и таракан всегда останутся клещом, крысой и тараканом. Мнение надежды переменилось – она видела его даже не клещом и не крысой, она видела его ничтожным тараканом. Таких – только дустом.
