Рубен Саркисович быстро заглянул к нам и сообщил, что поговорит после операции. Приятная молодая медсестра показала нам на кнопку, на которую можно нажать, если нам что-нибудь понадобится, указала, где можно помыть руки.
Я тут же отправилась в это заведение. Оно напомнило мне те, что сейчас можно встретить в самых дорогих ресторанах нашего города. Потом я прогулялась по нескольким холлам. Больше всего меня поразило, что нигде не было запаха больницы, приятно пахло или лавандой, или ландышем, или фиалкой. Запах был ненавязчивым, а очень слабым, но благодаря ему от больницы было совсем другое впечатление. Я не говорю о стерильной чистоте и отсутствии всяких мелких насекомых… Стены были окрашены в пастельные тона и не обезображены никакими идиотскими плакатами, оставшимися с времён чуть ли не Великой Отечественной войны. Портретов тоже никаких не наблюдалось. Тут мне вспомнилось, как я, навещая брата четыре года назад, с удивлением обнаружила в одном из уголков портрет Леонида Ильича, видимо, просто забытый на стене…
Когда я вернулась в отведённую нам комнату, Никитин с Шулманисом уже приняли коньяку для расширения сосудов. Предложили мне. Я отказалась, заметив, что мне ещё их везти домой, и налила себе чая с травами.
Когда появился Рубен Саркисович, он сообщил, что больной в сознании, можно перекинуться с ним парой слов, если у нас есть такое желание. Врач вынул из него две пули, которые господин попросил оставить ему на память, но раненому повезло: его спасла внушительная жировая прослойка. Никаких жизненно важных органов не задето. Будет жить.
Пообщаться с больным мы отправились втроём. При виде меня у него округлились глаза.
— Наташа?! — воскликнул он.
Это все-таки был Вахтанг.
Больше всего Вахтанга Георгиевича беспокоило, чтобы никто не узнал о его нынешнем местонахождении. Рубен Саркисович его успокоил, заявив, что в его клинике у пациентов не то что паспорт, а имя и фамилию не спрашивают, просто интересуются, как бы дорогой пациент хотел, чтобы его именовали. Можно даже называться «номер третий» или «двадцать четвёртый», по номеру палаты.
— Хочешь называться Иваном, дорогой, — будешь Иваном. Хочешь Кареном — будешь Кареном, хочешь Джоном — будешь Джоном. Мне не важно, как тебя на самом деле зовут. Ты для меня — больной. Я — врач, я тебя лечить должен. Каждый должен заниматься своим делом. У мужчины дело должно быть своё, да? Вай, что я тебе объясняю? Ты сам — мужчина.
