Однако вернемся к вопросу о том, как обстояло дело с возможностью противодействия или хотя бы неучастия жителей Степанакерта в противозаконных сепаратистских акциях. Приведу для наглядности факты, случившиеся непосредственно со мной. Как-то вечером я сидел в шашлычной с одним человеком, которого очень хорошо знал. Мы вели ни к чему не обязывающий разговор, а за соседним столом сидело четверо ребят, по причине подпития несколько шумно себя ведущих. И вдруг один из них, не знаю уж по какому поводу, начал доносить азербайджанцев. Сидел он напротив меня, и я, поймав его взгляд, буквально врезался в его монолог:
— Скажи, а у тебя не было друзей или просто хороших знакомых из азербайджанцев?
Перебил я его неожиданно, и может поэтому реакция его на эти мои слова была замедленной. Но через мгновение он все же ответил мне:
— Было.
— Ну и как, — спросил я его далее, — все они были такие?
— Да нет, — так же вытягивая слова, ответил он, — как раз наоборот.
— Вот видишь, — только и успел я сказать ему, как острая боль пронзила мне шею. Это кто-то сзади больно и резко ребром кисти ударил меня по шее, и моя голова, отдавшись назад, упала на стол Не знаю, чем бы закончился этот случай, не узнай тот, с кем я пришел в шашлычную, ударившего меня человека. Он упросил оставить меня в покое, поскольку я человек новый и еще не подкованный.
— Вот когда подкуешь, тогда и выходи с ним в люди, — ответил тот, и мы, расплатившись, быстро ушли. Выходя, я успел разглядеть ударившего меня человека. Это был молодой мужчина лет тридцати-тридцати пяти спортивного покроя. В тот день он преподал урок не столько мне, сколько тем молодым ребятам.
— Век я тобой больше никуда не пойду, — укорял меня мой знакомый, сдержав впоследствии свое слово, избегая меня повсюду.
Многие из моих знакомых если не во-второй, то уж в третий раз предпочитали не приглашать меня ни на какие мероприятия, будь то дни рождения членов семьи или какие-то торжества, поскольку, как некоторые чистосердечно признавались, я своими репликами ставил их часто в щекотливое положение. Те мои родственники, у которых я остановился, уже тяготились мной, поскольку им приходилось слышать обо мне самое разное, включая и то, что я, по-видимому, подосланное кем-то лицо. Чуть ли не вся родня стала ускоренно искать комнату, которую я мог бы снять. Нет, я не хочу сказать, что все там были настроены столь воинственно как тот, что ударил меня в тот вечер, но такие были в каждом коллективе, и они терроризировали людей. В том же самом Газовом управлении я насчитал человек пять подобных типов, способных в националистическом угаре на любую подлость. Мне, между прочим, повезло здесь, я как-то сразу сблизился с одним работником, который был в этом вопросе весьма лоялен, и он предупредил меня, кого особенно следует остерегаться. Лезть на рожон не имело смысла, ибо у меня были свои планы — рассказать однажды обо всем этом, но и вечно держать себя на привязи не удавалось, и я чувствовал, как из-за редких моих реплик эти пятеро люто ненавидят меня. Но, как говорят, бог миловал. К тому же следует иметь ввиду, что мое пребывание в НКАО пришлось на 1990 год, когда националистическое остервенение двух предыдущих лет пошло на убыль, а на его смену в умы людей все более властно приходило отрезвление. Но злобы хватало, и она еще творила свои черные дела.
