Малиновский хотел возразить, встать на защиту людей, к которым уже сам себя причислял, но предпочел спросить:
— А я?
— Ты?… Интересно тебе?…
— Признаюсь. Интересно, где ты меня разместишь в этом своем… магазине.
— В самом центре. Товар со спросом, самый необходимый, самый практичный… Не слишком дорогой, не слишком простецкий, ситец… хм… в цветочек, в клетку, хорошо стирается, идет километрами, хорошо выглядит…
— Вот уж спасибо, — изобразил шутливую обиду Малиновский. — Хорошо же ты меня квалифицировал!
Однако на самом деле он чувствовал себя оскорбленным и в тот же день в разговоре с директором Яскульским сказал:
— Ягода — эдакий наш сельский философ.
Однако теперь, в двадцатый раз читая свои заметки и в двадцатый раз убеждаясь, что изменить их, расширить, конкретизировать, переделать в меморандум не сумеет, он подумал именно о Ягоде. У этого всегда имелись какие-то проекты, новации, какие-то «общественные основания» или «базовые тезисы»…
Но делиться с ним работой означало бы раскрыть карты, а еще — отворить перед ним двери, которые Малиновский сейчас держал двумя руками. Двери, которые вели к карьере.
Оставалась Богна. Вопреки обыкновению, об этих своих планах он с ней до сих пор не говорил, ни словечка не сказал. Предполагал, что встретит сопротивление. Богне нравился Шуберт, и ни за какие сокровища мира она не приложила бы руку к тому, чтобы выбить его из седла. На самом деле Эварист мог бы применить к ней средства, которые считал действенными: мог разгневаться, не разговаривать с ней, ну и на две-три ночи забыть о ее существовании. Был уверен, что этим он переломил бы все. Но не было нужды устраивать скандал, если достаточно справиться с проблемой молчанием.
Однако когда оказалось, что метить в кресло генерального пока рано, а при реализации плана пострадает лишь Яскульский, то выходило, что с Богной об этом можно говорить спокойно.
«Тем более что мне и не понадобится открывать ей все. Расскажу лишь, что я должен делать, и мимоходом спрошу ее совета. Она может даже не догадаться, какими будут результаты моего меморандума».
Однако Малиновский то и дело откладывал разговор, надеясь, что сам найдет решение. Ради этого он три дня ходил в контору в послеобеденные часы, закрывался в кабинете и писал. Однако написанное мало отличалось от первоначальных заметок.
Наконец он решился обратиться к Богне.
— Дорогая, — сказал он ей после ужина, — я вспоминал уже, как был с докладом у министра. Так вообрази себе, теперь министр желает, чтобы я составил ему меморандум о реорганизации строительного фонда.
