Тогда ему показалось, что она обиделась, даже побледнела, что в глазах ее стоят слезы.
«Да ничего страшного, — подумал он. — Лучше запомнит и на будущее несколько раз подумает, прежде чем попытается мной вертеть».
Было это в первые месяцы руководства Малиновского, и с того времени не случалось, чтобы Богна хотя бы раз спрашивала о делах в конторе. Правда, он и сам охотно обо всем рассказывал. Она не раз обращала его внимание на одно или другое, а поскольку она хорошо разбиралась в обычаях, царящих в отделах фонда, некоторые из ее советов не были лишены смысла. Обиду она быстро позабыла — как он полагал, оттого, что он поступил как истинный джентльмен, принеся ей на следующий день целый килограмм шоколадных конфет. Ничего не сказал, даже не упомянул о вчерашней ссоре, но само собой разумелось, что это должно подсластить пилюлю.
Впрочем, и оказий для новых вмешательств не представлялось. После увольнения привратников и Любашека среди персонала воцарилось, что называется, спокойствие.
«Научитесь еще, мерзавцы, господину Малиновскому кланяться», — повторял он про себя всякий раз, когда ранее кто-то относился к нему без уважения.
И научились. Научились кланяться и быстро подниматься, едва лишь он останавливался подле одного из столов. Понимали, что с господином вице-директором лучше иметь хорошие отношения, что его расположения можно добиться вежливостью, услужливостью и предоставлением информации о делах коллег. Началось это с доктора Петрушевского, выполняющего обязанности руководителя счетного отдела. Малиновский не слишком его любил, главным образом из-за докторского титула. Но когда при увольнении Любашека он смог добиться своего, показав его ошибки и небрежности именно благодаря информации, поспешно предоставленной Петрушевским, тот через шесть недель получил представление на руководителя.
— Все это политика, моя дорогая, — говорил он Богне. — А политика — это искусство единения людей.
— Или… их услуг, — отвечала она.
— Это уж все равно, — пожал он плечами. — Только бы делали то, чего я хочу, а уж что они там себе думают… Могут даже желать мне скорой и неожиданной смерти. Только бы я об этом не знал.
— Не думаю, чтобы ты говорил это искренне.
— Наверное… хм… наверное. Впрочем, я убежден, что они меня любят. С чего бы им меня не любить?
— Потому что ты об этом не заботишься.
— Что же, мне ходить перед ними на задних лапках?
— Не обязательно, но я полагаю, что вежливостью мы проще всего добиваемся взаимности от людей: нашей вежливостью к ним, — говорила Богна.
