— Но тут речь не о ком-то другом, а именно о тебе, — объясняла она.
— Я не люблю с каким-то хамом сюсюкать.
— Но ты ведь начинаешь сердиться, дорогой, и не выбираешь выражений…
— В разговоре с хамом я не стану употреблять салонные словечки. Для большей части этих босяков моя метода — наилучшая. Иначе бы они человеку на башку залезли… то есть хотел сказать «на голову».
Это во-первых, а во-вторых, он слишком поспешно выносил суждения о людях, переоценивал значение богатства и часто расставлял своих знакомых и отношения с ними в соответствии с их положением. Все это объяснялось тем, что сам он, с детства постоянно сражаясь с бедностью, выработал нездоровое уважение к деньгам, однако такого объяснения было недостаточно.
Кроме того, она довольно скоро заметила в нем несколько мелких изъянов, пусть и не придав им большого значения, — как и тем чертам Эвариста, что задевали ее куда больше.
Тем тщательнее она продолжала искать в нем сильные стороны, а находка каждой новой помогала уравновесить другие — болезненные — открытия.
«Что ж, — говорила она себе, — нет человека без изъянов. Было бы глупо видеть в ком-то идеал только потому, что мои чувства обратились к нему».
Под конец отпуска Эвариста они решились нанести визиты. Было их по плану немного: к семейству Паенцких, к Карасям, к тетке Сименецкой, к Яскульским, ну и к директору Шуберту — помня, разумеется, о том, что визит к нему не может походить на обычную приятельскую встречу. Туда надлежало «заскочить» на рюмочку «дубнянки», «кленовицы» или фруктового вина, и именно с этого они и начали.
Шуберт окапывал кусты роз на зиму. В штанах и рубахе из простого полотна, с непокрытой, коротко стриженной головой и с перепачканными по локоть руками он размахивал лопатой, напевая под нос песенку, мотив которой было не разобрать по двум причинам: во-первых, у него не было ни капли слуха и потому он лишь яростно рычал, а во-вторых, раз за разом прерывал себя громким сопением. Однако уже от калитки они различили слова припева:
— Ой, гуди-гуди-дик, молода корова, старый бык…
Эварист подмигнул Богне и захохотал:
— Вот так опера!
— Директор! — крикнула Богна. — Эй!
— Эй! — повторил Эварист.
Шуберт воткнул лопату в землю, а поскольку закатное солнце било ему в глаза, приставил ладонь козырьком и откликнулся:
— Ого! А кого там черти?… О, чтоб ему! Это вы?
— Добрый вечер, любимый господин директор.
— Мое почтение господину директору, — весело приподнял шляпу Эварист.
