— Идеалов у него нет. Одному не хватает того, другому — этого. У одного, например, есть и характер, и честность, и амбиции, и даже образование и связи… Должен бы он играть некую роль не только на своей работе, не только в профессиональной сфере, но и, понимаете, в жизни… В той широкой жизни, которая не для себя, а для всех. Возьмите, например, меня. Я говорю не затем, чтобы поставить вас в неловкое положение, но искренне, с рукой на сердце: вы ведь не считаете меня дурнем? Верно?
— Да что вы, право! — возмутился Борович.
— Кое-какие заслуги у меня есть, учился, постоянно учусь, работаю как вол. И что с того для меня? Какую жизненную ценность я имею для себя самого?… Никакой. Я нужен государству как неплохой солдат и неплохой служащий, я нужен обществу как деятельный его член, быть может, нужен и семье как рабочая лошадка, но, знаете… я себе не нужен.
Голос его сделался хриплым, раздраженным, прерывистым, словно лающим. Борович охотно протянул бы к нему руку, но с Ягодой это было бы неуместно.
— Вы дурно себя оцениваете, — сказал Борович. — Вы ведь увлечены своей работой, и это дает вам удовлетворение.
— Наверняка. Удовлетворение — дает, но не дает ощущения настоящей жизни. У меня оно так: иду к какой-то цели, достигаю ее и иду к новой. Для радости места нет, и самой радости нет, поскольку я полагаю, что радость существует, лишь когда можно ею делиться. Я, видите ли, говорить не умею, но вы и так меня понимаете, поскольку кожа у вас тонкая. Так вот, это — не полнота жизни. Меня лично ничто не единит с миром. Я всюду один. Из семьи я вырос, вжиться в общество людей моего положения не умею, а порой и не хочу. Не потому, что они более меня отесаны, культурны либо воспитаны. И не потому, что бывают глупее и хуже меня. Просто это другая парафия. Чужаки. Я им не подхожу. Много раз задумывался над вопросом, чем же я им не подхожу — и так и не нашел ответа. Наверное, всем.
— Ни одна яркая индивидуальность не ассимилируется легко, — примирительно вмешался Борович, удивленный неожиданной и необычной говорливостью Ягоды.
Майор никогда не рассказывал о себе, и Боровичу казалось: случилось нечто важное и неприятное, что и развязало ему язык. Борович терпеть не мог выслушивать исповеди. И сейчас был недоволен — тем, что пришел сюда, а уж тем более тем, что Ягода приказал подать еще две рюмки водки и нужно было выпить, чтобы его не обидеть.
Ягода шумно прихлебнул кофе и засмеялся.
— Я не о том. Вы хорошо знаете, Борович, что дело не в индивидуальности. Я не настолько уникален, а индивидуальности возникают по двум причинам: или человек перерастает окружение, или не может в нем укорениться. Впрочем, не думайте, что я вам морочу голову из-за потребности выговориться, желая возвыситься в ваших глазах. Вы ведь и так уважаете меня и признаете. Вам нет необходимости меня в этом уверять.
