При ходьбе в ноге страшно, а главное, неприятно неожиданно жжет, я ругаюсь одним неприличным словом (очень тихо, здесь ведь все стерильно) и пищу́. А что делать? Так должно быть. Если я слышу от Л. А. — так должно быть, — успокаиваюсь и не понимаю, почему других это раздражает.
— У врачей на все один ответ: «Так и должно быть», — сипит дама в коридоре, — а что должно? Что я должна так ходить, когда все болит?
У меня не все болит, а главное — болит, «как должно быть». Я не вмешиваюсь в коридорный диспут — больным невозможно объяснить, что если врач говорит «так должно», значит, должно. А вот когда он задумается и шепнет… ну, так не должно быть… вот что бы сказали эти тетки?
— Они были бы счастливы, — чирикает синица, — это ты всем веришь.
— Уйди.
— Ты с кем говоришь? — удивляется Зеленое Облако, зацепившись за вторую линию горизонта.
— С синицей. Вон она.
— Ну… на березе… вижу… И что?
— Так должно быть.
— Ну… смотри… воду пей. А голова?
— Моя на месте.
Зеленое Облако подозрительно посмотрел на синицу и вышел, по-птичьи размахивая руками.
Далианская подруга уже на лекциях, мама — где-то в транспортной пробке. Я хожу по коридору. Остров незаметно проваливается в режим вечерних процедур.
Старушка Недовольной Дочери советует его соблюдать. Она не знает, что из-за этого я плохо сплю. Спать с 22 до 7 утра — нереально. Да еще безо всякой объективной нагрузки.
— Вам обезболивающее колоть? — спрашивает медсестра, перебирая красивыми пальцами в перчатках шприцы с бесцветной жидкостью, словно бусы. — А то Л. А. предупредил, что вы не жалуетесь, а терпите.
— Когда больно, колют укол, и ничего ночью не болит, — узнав, что ночью ноги дергало, очень строго говорит Л. А., пугая меня новой интонацией.
Было не больно, просто плохо, и ноги улетали. А вообще-то, я не знала, мне никто не предлагал, в блокноте не было записано, мне и в голову не пришло, что существуют такие уколы — раз не озвучили, значит, их нет. Чувствуя себя тупой и виноватой, я молчу и обиженно надуваю щеки: больше ничего не скажу.
— Нет. Мне не больно. Если что, я приду на пост.
— Померили температуру?
— Да, — смотрю на градусник, — семьдесят три и два.
— Ну и ну! — смеемся мы с медсестрой.
— Перемерьте через час. И жалуйтесь на боль. Здесь можно.
— Хорошо.
Температура тридцать семь и два.
Руки пианиста
Мне приснился Санкт-Петербург и место, которого там нет. Странная набережная в Царском селе. Там были море и Нева одновременно. Высоко на пристани стоит мокрый Исаакиевский собор, но с колоннадой Казанского. Чтобы дойти до него, нужно подняться, а потом спуститься по огромной лестнице. Там, где заканчивается лестница, начинается море, и можно войти в собор. И вот я иду туда и почти уже подхожу к большой открытой двери, но мне кричат, что я опаздываю на экскурсию и должна вернуться. Я возвращаюсь, а потом потихоньку иду обратно и снова поднимаюсь. Я смотрю, как море и Нева наплывают на собор почти с неба, и от этой воды он становится еще более мокрый, и мне очень хорошо, хотя я понимаю, что такого места в этом городе, а тем более в Царском Селе, нет, но не верю в это — потому что на свете может быть все что угодно.
