Но после гражданской войны наступил такой голод, что люди ели все — кору с деревьев, листья, сорняки, мышей, даже пауков. Отряды проверяющих обыскивали сверху донизу каждый дом: «Хлеб есть? — кричали опухшим от голода с дверей. — Нет? Так что же ты не умер? Значит, хлеб есть!» И снова — искать… А когда уже начали есть трупы, дед Кузя разобрал в доме угол, нашел золотую монету и поменял на мешок муки. Деда сразу в ЧК пытать — где золото? Причем кто пытали?.. Его же крестники, которые сделались революционерами. Три дня пытали, места живого не оставили — поволокли на расстрел. А он уже даже стоять не мог. Кое-как приперли к стенке и начали стрелять… Но смерти все не было и не было… пока не понял — вокруг головы стреляют. Пожалели… крестники…
И добавил, с кривой усмешкой:
— Так что, если бы не мешок муки деда Кузи, то и меня бы не было… А значит, и тебя…
— Это место мне тоже дед Кузя показал… А ему — его отец… Только сяду в кресло — сразу начинаю деда Кузю видеть… и даже слышать… Он еще в церкви псаломщик был, руководил хором, две награды от епископа. А после революции в церкви сделали конюшню, так он псалмы дома распевал… Как затянет что-нибудь на арамейском — просто мороз по коже… от красоты… которая и есть язык Бога, как считал дед Кузя…
— Я сейчас встану, а ты — на мое место… может, дед Кузя и с тобой на связь выйдет, — загорелся вдруг отец, как птица, зависая над седлом, пока я поменяюсь с ним местами (я даже не успел подумать, откуда в голове взялось это «седло»).
И уже сидя в прохладных объятиях гранита — голова, как и положено, в нише, — оставалось лишь закрыть глаза… и тогда это «турецкое (вот и слово нашлось) седло» замкнет контур всего: и этой гонки по бескрайней степи на лучшем в мире мотоцикле «Цундапп», и золотого дракона реки, лапы которого и есть разбросанные по берегам камни, и свернутую боевую саблю деда Кузи, и вечный двигатель, который больше не понадобится, потому что после такого голода человек уже не нужен ни себе, ни Богу, и щемящий звук «Hohnera», связывающий 50-й псалом деда Кузи со всем прошлым и будущим, и гранит… словно разрывающий меня сейчас на части… сперва — на две… В одной половине — прошлое, в другой — будущее, и мне нужно как можно скорее сделать выбор, который я, честно говоря, сделал уже давно… Ну и, конечно, будущее, которого даже еще не знала мама, а может, и не хотела знать, и все это время нарочно тянула с билетами в никуда…
И я выбрал вечный двигатель… чем-то похожий на мой детекторный приемник, осталось только надеть трофейные наушники с загадочной надписью «OBETA»… в которых по бесконечному кругу вращались давно знакомые слова: мой город — весь как нотная тетрадь… еще не тронутая вдохновеньем… мой город — весь как нотная тетрадь…
