«Отход! Идет куриный пароход!» — орала я в толпе школьной раздевалки, распихивая всех и пропуская его вперед.
— А ведь люди всегда немного летают над землей, — сказал он мне однажды. Он имел в виду, что ботинок никогда по-настоящему не сможет коснуться земли, как ни приближайся: всегда останется крохотное расстояние. С ним можно было идти на дело.
Ксюня не хотела брать его, но втроем было безопаснее.
У метро был бахчевой базар. Арбузы и дыни лежали в брезентовом загоне, часть была доверчиво выложена на асфальт.
— Будем брать арбуз или дыню? — спросила я.
— Будем брать арбуз, — ответила Ксюня. Арбузы были крупные, вытянутые. Около весов стояла табличка «Слат-кие Астрахань».
Ксюня взяла на себя самый опасный участок — отираться около арбузника и отвлечь его, если надо.
Седой, обернутый в пуховый платок арбузник сидел на раскладном табурете перед полосатым курганом. Я следила за обстановкой. Продавцов было несколько, кто-то еще из них мог появиться в любой момент.
Курица начал медленно откатывать ногой. Темнело, тяжелый арбуз скользил по подмороженному тротуару. Нужно было незаметно подкатить его к автобусной остановке, смешаться с людьми. Я задумалась — а действительно, я как будто повисла над землей, и каждый из нас висит, и арбуз.
Я постаралась встать так, чтобы заслонить Курицу от арбузника. Мимо шли люди. Вдруг метнулся силуэт в дутой куртке, мелькнул у самых его ног, исчез с арбузом в отъезжающем автобусе… Хлопнули двери.
— Идиот! — заорала я хриплым шепотом, оттаскивая Курицу за рукав. — Ты что? Не видел?!
— Видел, — прошептал он рассеянно. — Видел, понимаешь? Он видел, как я его качу. Сделал вид, что не заметил.
Мы остановились, обернулись. Вольные некошеные травы полегли, покрылись инеем. Старый арбузник сидел в профиль. Белая борода дрожала на ветру.
— Ладно, гуляем втроем, — сказала Ксюня.
Мы выкопали из-под рябины наши деньги, очистили от земли. Я не возражала.
Не нужна мне больше белая коробка. Не было у мамы никого в Краснодаре. Ни родственников, ни знакомых — не было и нет. Да и города такого — Краснодар — нет и не было никогда.
Хлеб стоил 16 копеек, но нам продали за 15. Мы определили код по полированным кнопкам замка. Выбрали высокий этаж без пепельниц, с чистой батареей.
Мы ломали белый хлеб, он был мягким, на отрыве слеплялся.
На месте «Кваса» уже была «Звукозапись», за окном билась музыка. Краем закатного неба что-то красное, убегающее навсегда прощалось с нами.
