Одно время я сторонилась людей, но «возлюби ближнего своего» не давало покоя, уж я порой так старалась возлюбить, что ненависть к несовершенству человека усиливалась, я очень тяготилась тем, что вынуждена находиться рядом. Тогда я придумала вот что: пыталась в человеке увидеть бога, кусочек бога, маленькую крупицу бога, ведь совсем без бога человек не бывает, и умудрялась ее, эту крупицу, находить (или придумать), и было легче выдержать человека, порой удавалось даже испытать к нему тепло…
Всю дорогу, почти тридцать часов мы ехали втроем, четвертый человек не появился. Присесть за стол пожилые супруги мне так и не предложили, я ходила пить чай на боковое место и вновь взлетала на свою полку.
Мужчина и женщина по-прежнему раздражали своей невоспитанностью, нетактичностью, неумением вести себя в общественном месте, своим молчанием и своими разговорами. Разговаривали они только когда принимали пищу, все остальное время кряхтели, сморкались, кашляли и вздыхали. Мужчина украдкой дымил в туалете, и запах его вонючих, наидешевейших сигарет противно висел в воздухе. Мне очень хотелось пойти нажаловаться, но я сдерживалась. После очередного перекура я пролепетала что-то вроде «меня тошнит», а он ответил: «Ты ж не беременна». Его жена, видимо, испугавшись, что я могу сказать проводнику, решила задобрить меня яблоком — вытянула вверх руку, в которой только что держала носовой платок. «Съешь», — единственное, что она мне сказала за всю дорогу. На яблоко налипли крошки от печенья, от него пахнуло копченой курицей.
Ни найти, ни придумать крупицу бога ни в нем, ни в ней не получалось. Едем дальше, три чужих человека. Супруги воткнулись каждый в свой сканворд и время от времени задавали друг другу вопросы и друг друга поддевали:
— Как?! Ты не знаешь кто написал «Три товарища»? Ну ты и дура!
— Так ответь, кто, умник!
— У дощечки своей спроси.
Я вдруг ощутила себя частью их жизни. Представила, что, например, единственная возможность продолжить свой земной путь — заботиться об этих людях, быть рядом изо дня в день, вести беседы, есть за одним столом… Какая пытка! Муж и жена, лет сорок, наверное, а может, и все пятьдесят прожившие друг с другом, стали, похоже, настолько близки и так хорошо друг друга знали, что вновь сделались чужими. Ведь чужой — это тот, о ком ты не знаешь ничего или знаешь слишком много.
На станциях мы, будучи далеко не скоростным, не фирменным, а лишь скромным пассажирским поездом без биотуалетов, стояли подолгу. Чем ближе к Ростову, тем теплее сентябрь. Несколько раз за день я выходила из поезда, стояла под солнцем, даже купила крупных семечек у худющей маленькой старушки, мне почему-то стало жаль ее. Голос ее был мягок, добр, ласков, а глаза ясны и взгляд глубок. Когда старушка, отдав мне газетный кулек, прошла мимо нашего вагона, я сыпанула на асфальт. Мгновенно слетелись голуби.
