– Пойдем со мной, Олег. А гитару Жанна понесет.
– Действительно, – Олег удивился, что такая простая мысль не пришла ему в голову, и осторожно сделал первый шаг. С легким шатанием, но получилось. Второй, третий, четвертый. У дверей Олег осмотрел всех и счастливо отметил: – Действительно!
На лестнице пришлось, конечно, помочь ему. Идя ступенькой ниже, Смирнов придерживал его за талию. Сзади в полной готовности подхватить падающего на спину шла Жанна с гитарой.
До каре шли по нынешним возможностям недолго – минут пятнадцать. В благостном начальническом покое остановились отдохнуть, посадив отдавшего все силы бесконечному путешествию Олега на щегольской садовый диван.
Светило несильное невредное солнце, журчали под ветерком листья лип, птичка какая-то нежно чирикала. И надо же! Из гостиницы вышел писатель Фурсов с этюдником.
С пьяным только бы взглядами не встречаться. А встретился – пропал. Писатель встретился взглядами с пьяным бардом.
– Пэнтр! – завопил Торопов. – Пэнтр выходит на поиски неуловимой игры света и тени. Фурсов – Монэ, Фурсов – Ренуар, Фурсов – Сёра!
– Заткнись, пьяная тварь, – очень тихо сказал Фурсов.
– Я не заткнусь, мой милый Владислав, – почти продекламировал Олег, а Жанна, очень ровно аккомпанируя себе на гитаре, мужественно спела:
И вновь начинается бой,
И храброе сердце в груди,
И Ленин такой молодой,
И новый Октябрь впереди!
– И ты заткнись, киношная подстилка, – посоветовал писатель Жанне.
– Не зарывайся, паренек, – предупредил его Смирнов. – Я могу сделать тебе больно.
– Видите, сколь он бездарен? – обратился к городу и миру вольно сидевший на скамье Торопов. – Видите, сколь он однообразен? – голос народного певца окреп, мысли интегрировались ненавистью, и он уже произносил речь: – Граждане замечательного города Нахты, к вам обращаюсь я, друзья мои!
Отдельные посетители казенных учреждений пожилые пенсионные родственники районного начальства, отдыхавшие во дворе по утренней прохладе, детский контингент, свободный от обязанностей и забот, речью Олега Торопова заинтересовались, но одни от застенчивости, другие из осторожности, третьи по беззаботности приближаться не собирались: слушали издалека.
– Только что писатель Владислав Фурсов пытался заставить замолчать меня и нашу подругу Жанну. Боже, как это было беспомощно и пошло! И, главное, одно и то же. Как все его сочинения. Любое человеческое деяние есть поступок в проживаемой человеком жизни. Книга, настоящая книга – поступок вдвойне. В жизни реальной и в жизни вымышленной. Но может ли быть поступком книга, глазным пафосом которой является лозунг «Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза»! Да она и так здравствует и процветает. Хотя, наверное, и получает дополнительное удовольствие, когда известные писатели, которых известными назначила она, осторожно и любовно лижут ей жопу…
