Также поступил и детектив.
В храмах начиналась вечерняя служба. Всенощная, что продлится весь вечер субботы и будет идти до утра, пока не сменится заутренней литургией и не закончится в полдень, в воскресенье.
* * *
Наступил вечер. В городе еще звонили колокола. Их мерный глубокий бой навевал сон, сливался с шумом ливня. Прислонившись к кровати спиной, согнув ногу в колене и положив на нее руку, детектив сидел на полу, смотрел в огонь печи, слушал, как на проспекте цокают копыта лошадей, грохочут колеса редких экипажей едущих по своим делам куда-то в сумрак дождливого вечера. Мариса лежала на кровати, смотрела книгу, без особого интереса пробегала глазами строки, листала страницу за страницей. Напряженное молчание повисло в комнате, только щелкали дрова в печке и шелестели капли дождя за занавеской.
— Ты пойдешь спать или будешь и дальше сидеть? — отложив книгу, внезапно как-то по-особенному сварливо и зло, как будто задумав его унизить, спросила Мариса.
Детектив вздохнул, встал, взял в руки плащ, подошел к шкафу и заглянул в него. Нашел несколько колючих шерстяных пледов, которыми, наверное, укрывались в холода зимой, собрал их, оттряхнул нафталин, начал пристраивать на полу перед печкой. Приподнявшись на локте и перегнувшись через край кровати, Мариса внимательно следила, за его приготовлениями.
— Я лягу тут — заверил ее, ответил на ее незаданный вопрос детектив.
— Не дури! — бросила она ему одновременно с угрозой и обидой.
Он вздохнул, отвернулся и снова сел к кровати спиной на пледы, задумчиво и мрачно уставился в огонь, играющий за матовой дверцей печки.
Ее рука осторожно легла на его плечо. Смятение и ледяное беспричинное беспокойство тяжелой, утягивающей в пучину одиночества и безысходности волной захлестнули его душу, словно на миг он сам почувствовал все то, что до этого читал в ее глазах, чувствовал в ее сердце.
От этого завораживающего прикосновения ему внезапно стало настолько печально и одиноко, что он непроизвольно поднял руку, ласково взял Марису за ладонь и, повернув голову, приложил ее руку к своей щеке. Темные, почти черные, отражающие рыжий огонь печи глаза Марисы горели прямо перед ним. Она улыбнулась ему печально и горько. Из последних сил сдерживая слезы, стараясь не играть лицом, она смотрела на него, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать в голос.
— Я знаю за кого ты меня считаешь… Я… — сказала она горестно и тихо.
— Я уже все давно понял — мрачным глухим голосом ответил он ей — с первых дней. Но раз у тебя приказ приглядывать за мной, я не собираюсь мучить тебя своим присутствием или прикосновением… Будешь спать на кровати, а я на полу, мне привычно.
