Ночью я лежала в огромной кровати Шелтера, бессмысленно глядя в темноту над собой. Шелтер давно уснул и повернулся на другой бок, а у меня даже глаза закрыть не получалось. Тревожные мысли крутились в голове. Наверное, если бы я не боялась его разбудить, я бы уже встала и ходила кругами. Я даже подумывала тихонько выскользнуть из его спальни и отправиться в свою, но удерживало то, что я снова уже начала скучать по Шелтеру, хотя он еще не уехал. Разлучаться даже просто до утра не хотелось. По той же причине я и не могла уснуть.
Повернувшись на бок, вновь зацепилась взглядом за расчерченную шрамами спину. Ощутила знакомый неприятный холодок в животе. Вспомнила как Шелтер говорил: «Или сражайся и умирай на поле боя, или подыхай в карцере от голода, забитый плетью до кровавого месива вместе спины». А еще он говорил: «Наказывали за любые провинности. Слишком вольная поза? Недостаточно чистый воротничок? Плохо пробежал дистанцию? Получи свой десяток ударов плетью».
Сколько же таких наказаний ему пришлось пережить? Наверняка ведь не каждое оставляло столь заметные следы, которые не смогло свести время. И Лингор, как бы хорошо ни относился, не мог защитить его.
Я лежала, смотрела в ночной полутьме на старые, но все еще заметные рубцы, и чувствовала, как сердце в груди бьется все чаще. Я старалась не думать об этом, ведь Шелтер постоянно повторял, что дело прошлое, что уже шестнадцать лет он живет другой жизнью, но я сомневалась, что для него самого это действительно осталось в прошлом. Как раньше он держался за память о доме и семье с помощью птички-свистушки, так теперь помнил о рабстве с помощью этих отметин.
Глядя на один из шрамов, я вдруг почти как наяву увидела опускающуюся на спину плеть, оставляющую этот след. Увидела – и почувствовала эхо того удара на собственной спине, отчего непроизвольно дернулась.
Воображение живо дорисовало мне все остальное. Обнаженного по пояс парня, в котором я не сразу, но узнала молодую версию будущего генерала, деревянные колодки, в которые были закованы его голова и руки. Увидела мужчину в форменных брюках и рубашке, промокшей от пота в подмышках, и плеть в его руке. Услышала свист, с которым та рассекает воздух, и мерзкий звонкий хлопок, с которым ложится на спину. И сдавленный стон, все-таки вырывающийся сквозь стиснутые зубы. Высокий болевой порог? Ну да, наверное, его пришлось повысить, чтобы выжить.
Я знала, что лежу в постели, что прошло много лет, что смотрю на совсем другого человека, но все равно видела юношу, на несколько лет моложе меня, который в полубредовом состоянии едва стоит, по-прежнему закованный в колодки, хотя наказание давно закончилось и уже почти стемнело, а с неба обрушились капли холодного дождя. А он все стоит, и рядом с ним еще двое. Тонкие струйки воды стекают по волосам и лицу, возможно, смешиваясь со злыми слезами, пряча их от постороннего взгляда. А на спине смешиваются с сочащейся из лопнувшей кожи кровью, окрашиваясь в розоватый цвет, стекают по бокам.
