— А ты уверен, что сохранишь в себе человека, наживая ремесло?
— Я? Уверен! Люди в основном из-за страха превращаются в подлецов. А я ничего не боюсь.
Щелкнул тумблер, Лешка вздрогнул. Валька тихо засмеялась.
— Хвастунишка. А в малине-то, забыл?
— Это от неожиданности, — пробормотал он, чувствуя, как краснеет.
После первого «урока» Лешка вернулся в свой вагончик как очумелый. Лицо пылало, губы распухли и казались чужими. Он с трудом забрался на полку, попробовал читать — строчки расплывались перед глазами, мысли путались.
Снилось ему заседание школьного комитета комсомола. В тесной комнатке, бывшей кубовой, набилось полно народу, какие-то все незнакомые ребята с мутными опухшими лицами, с глазами, как прорези для монет. Но самое странное: на секретарском месте не он, Лешка, а Витька и Толька, двоечники, сидят, примостившись на одном стуле, и в одном на двоих пиджаке. Лешка вглядывается пристальней и узнает свой пиджак — он потрескивает в швах, вот-вот разлезется.
— Зачем вы надели мой костюм? Вам что, холодно? — не выдерживает Лешка.
— Нам не холодно и не жарко, — говорят они одним на двоих голосом. — И это вовсе не костюм, а твоя шкура. Помнишь, ты все кричал: «Посидели бы в моей шкуре, узнали бы, как надо ценить время». Вот мы и сидим.
Вдруг все исчезают, и словно из тумана появляется Валька, Он ясно видит ее крыжовниковые глаза, чуть припухшие губы цвета малинового сока, золотистые — еще бы чуть-чуть — и совсем белые струи прически, упругие груди под голубым сарафаном, к которым так до рези сладко тянется рука...
В самый интересный момент кто-то рывком сдернул с него одеяло. Лешка вскочил, треснулся лбом о потолок, повалился на постель.
— Тихо, ш-ш, — Чугреев прижал палец к губам, — люди спят.
Лешка протер глаза. Солнечные блики ползали по светлому потолку вагончика, в раскрытое окно заглядывала сочная ярко-зеленая лапа лиственницы. Рядом на ветке звонко цыркала трясогузка. Из темного угла, где спал Мосин, доносился храп с приевистываниэм. На соседней полке, разинув щербатый рот, посапывал Яков.
Чугреев улыбался.
— Вставай, поедем на станцию, отца встречать.
Лешка подпрыгнул:
— Папку?
— Тихо! Жду в машине. Быстро!
Большой из белой жести умывальник был прибит к лиственнице — за вагончиками, с противоположной стороны от входа. Обегая первый зеленый, Лешка вспомнил о Вальке — вспомнил вдруг, как споткнулся.
Захотелось увидеть ее сейчас же, немедленно, во что бы то ни стало. Он подкрался к окошку, заглянул внутрь. Постель была не тронута. «Не ночевала!» Как оглушенный, он поплелся к умывальнику. Подстывшая за ночь вода не радовала, картины — одна ужаснее другой возникали в его воображении. Он вытерся подолом рубахи, затрусил к машине.
