Шел ли он навстречу смерти с тем смутным ощущением, что он здесь случайно? Или был в бешенстве? Хотя это совсем не похоже на него – он вообще не был способен на ярость. Ненавидел споры и выходил из комнаты, когда кто-то нелестно отзывался о Рузвельте[34] или Тиме Баке[35], либо восхвалял некоторых мэров Торонто. За всю жизнь он не пытался никого переубедить, просто воспринимая и отмечая события, которые происходили вокруг. Вот и все. Любой роман – это зеркало, скользящее вдоль дороги. Она прочла это в одной из книг, которые рекомендовал английский пациент, – и именно так вспоминала отца, когда пыталась собрать в памяти отдельные отрывочные эпизоды: как он остановил машину в полночь под мостом в Торонто, севернее Поттери-Роуд, и рассказал ей, что скворцам и голубям здесь очень неуютно и они ссорятся по ночам, ибо не могут поделить стропила. И они стояли там некоторое время, задрав головы вверх, прислушиваясь к птичьему гомону и сонному щебетанью.
– Мне написали, что Патрик умер на голубятне, – сказал Караваджо.
Ее отец любил город, который сам придумал, а улицы, стены и границы в нем нарисовал вместе с друзьями. Он никогда и не покидал этого города. Теперь Хана понимает, что в жизни до всего доходила сама либо узнавала от Караваджо или от мачехи Клары, когда они жили вместе. Клара была когда-то актрисой и умела отлично изображать эмоции, что и сделала успешно, разыграв ярость, когда узнала, что они идут на войну. Весь последний год войны Хана возила с собой по Италии письма от Клары, которые, она знала, Клара писала, сидя на розовой скале на острове в заливе Джорджиан-Бей[36], а ветер с моря раздувал листы бумаги… потом мачеха вырывала страницу из блокнота и вкладывала в конверт. Хана хранила эти письма в чемодане – кусочки розовых скал и морского ветра, память о доме, – но не отвечала на них. Тосковала по Кларе, но после всего, что с ней случилось на войне, рука не поднималась ответить. Было просто невыносимо писать хоть что-нибудь, тем более – признать смерть Патрика.
И даже сейчас она не могла сделать этого – здесь, на другом континенте, когда война отошла дальше, а монастыри и церкви на холмах Тосканы и Умбрии, которые во время боевых действий быстро превращались в госпитали, стояли в безмолвном уединении, словно отрезанные от всего мира. Только небольшие группки военных оставались в них, словно малые морены после отхода обширного ледника. А вокруг – священный лес.
