За две недели он ни разу даже не подумал о городе. Будто двигался под топкой полоской тумана, над чернильными линиями карты – чистой зоны между землей и схемой, между расстояниями и легендой, между природой и рассказчиком. Сэндфорд назвал это геоморфологией. Места, которые мы выбираем, где чувствуем себя собой и не осознаем происхождения. Здесь, не считая солнечного компаса – одометра, измеряющего пройденное расстояние, – и книги, он был совершенно один. Он знал, что такое мираж, фата-моргана, ибо сам выбрал это для себя.
Он просыпается и обнаруживает, что Хана обмывает его. На уровне ее талии – плоскость столика. Девушка наклоняется, руками набрызгивая воду из фарфоровой чаши ему на грудь. Заканчивая, проводит несколько раз мокрой рукой по волосам, отчего они становятся влажными и темными. Затем поднимает голову, видит, что он проснулся, и улыбается.
Снова открыв глаза, он видит живого Мэдокса, который выглядит нервным, усталым; тот делает себе инъекцию морфия двумя руками, потому что на кистях нет больших пальцев.
«Как ему это удается?» – думает он.
Узнает эти глаза, манеру облизывать губы, ясность мысли, схватывающей все сказанное собеседником. Два старых глупца.
Караваджо замечает что-то розовое во рту англичанина, когда тот говорит. Десны. Наверное, такой же цвет светлого йода у наскальных рисунков, обнаруженных в Увейнате. Надо еще многое узнать, вытянуть из этого неподвижного тела на постели, которое уже не живет. Есть только рот, вена на руке, серые, как у волка, глаза. Удивительна его стойкость, когда он рассказывает: временами – от первого лица, временами – от третьего, так и не признавшись, что он – Алмаши.
– Кто это говорил, не вспомните: «Смерть означает, что вы уже в третьем лице»?
Целый день они продолжают делить между собой запасы морфия. Чтобы выудить из английского пациента все, Караваджо внимательно следит за ходом его мысли. Когда обгоревший человек забывается или когда Караваджо чувствует, что перестает улавливать связь между событиями – любовная история, смерть Мэдокса, – он берет из эмалированной банки шприц, отламывает головку стеклянной ампулы, надавливая костяшками пальцев, и заполняет его, чтобы сделать новую инъекцию. Предупреждение Ханы о возможной передозировке игнорируется.
Каждая новая доза морфия открывает еще одну потайную дверь. Он либо возвращается к рисункам в пещере, либо ищет спрятанный в пустыне самолет, либо лежит с женщиной в комнате, обдуваемый вентилятором, и ее щека покоится на его животе.
