Я буду смотреть на луну, а видеть тебя.
Старая классика Геродота. Постукивая и напевая эту песню снова и снова, пока строчки не стали частью жизни, я старался вырвать из своего сердца горечь потери. Люди по-разному выздоравливают от подобной болезни. Кто-то из ее «свиты» увидел меня в компании торговца пряностями. Когда-то он подарил ей оловянный наперсток с шафраном. Именно его – из десяти тысяч других вещей.
И если Багнольд – он видел меня сидящим рядом с продавцом шафрана – сказал ей об этом, когда они обедали, как я мог себя чувствовать? Давало ли мне душевный покой то, что она вспомнит мужчину, сделавшего маленький подарок – оловянный наперсток, который она проносила на тонкой темной цепочке два дня, пока мужа не было в городе? Шафран пересыпался там, и на ее груди осталось золотое пятно.
Как она расскажет обо мне, отвергнутом людьми после сцен, когда я опозорил себя? Багнольд засмеется, ее муж, хороший человек, будет беспокоиться обо мне, а Мэдокс встанет и подойдет к окну, глядя на южную часть Каира. Возможно, разговор перейдет на другую тему. В конце концов, они ведь картографы. А впрочем, спускалась ли она вообще в этот колодец, который мы выкопали вместе; хотелось ли ей спускаться туда в одиночестве, отчаянно цепляясь за что попало, лишь бы не рухнуть на дно – ведь рядом уже не было меня, который всегда мог и желал поддерживать ее?
У каждого из нас теперь была своя жизнь.
– Что ты делаешь? – спросила она, наткнувшись на меня на улице. – Ты что, не видишь, что сводишь всех с ума?
Мэдоксу я сказал, что у меня роман с какой-то вдовой. Но она еще не стала вдовой. А когда Мэдокс возвращался в Англию, мы уже не были любовниками.
– Передай привет своей каирской вдовушке, – пробормотал Мэдокс. – Хотел бы я с ней встретиться.
Знал ли Мэдокс? С ним, преданным другом, я всегда чувствовал себя обманщиком. С ним мы провели вместе десять лет, и я любил его больше других. Это было в 1939 году, мы все уезжали из той страны. Куда? В разные места, но в любом случае – на войну.
А Мэдокс вернулся в свою деревню Марстон Магна, в Сомерсет, где родился. Через месяц, сидя среди прихожан в церкви, слушая проповедь, в которой восхвалялась война, он достал пистолет и застрелился.
«Я, Геродот из Каликарнаса, пишу свою историю не только о великих и славных делах, совершенных греками и чужестранцами, но и о причинах, побудивших их сражаться друг с другом».
В пустыне людей всегда тянет декламировать стихи. И Мэдокс представил для Географического общества прекрасный, поэтически звучащий отчет о наших путешествиях в пустыне и находках. Берманн вдохнул теорию в последние тлеющие угли. А я? И я был мастер. Механик. Другие писали о своей любви к уединению или созерцали то, что находили там. И не были уверены в том, что я думал по этому поводу.
