Второй караульный — Анатолий, как две капли воды похожий на Ивана, но с гомеопатически мизерной родинкой на губе — сопровождал меня на прогулках, когда Светлов был занят. Третий — Терентий (числительное «три» и попавшееся мне на глаза имя древнеримского писателя Теренция, забавно расположившегося между Тургеневым и Евклидом, несколько созвучны) — этот был точной копией Анатолия, но временами казавшийся мне как будто без родинки и немного полнее, словно был тем же Иваном, но отдохнувшим в увольнении. Терентий водил меня в большую, светлую, нескромно роскошную столовую, похожую на зал бракосочетаний. Пока я в полном одиночестве обедал за длинным, министерским столом, одновременно перелистывая что-то из Блаватской и репродукций Рериха, он стоял «вольно», вальяжно и в отступлении всех правил прислонив подошву сапога к стене, и маникюрной пилкой шлифовал ногти. Пятый — с зеркально перемещенной родинкой — назывался мной Аркадием и ничем не отличался от всех остальных, даже точно так же падал в снег и негромко матерился, когда отставал на лыжной пробежке.
Со Светловым я теперь виделся каждый день. Он либо инструктировал, либо экзаменовал меня, либо совместно разбирал особенно трудные понятия индуистского мироустройства. Общение с ним становилось все ближе и доверительнее. «Ты» и «вы» перемешивались в его речи постоянно, впрочем, предпочтение отдавалось более дистанционному обращению. Прогуливаясь, беседуя, мы как-то раз достигли высокого бетонного забора, — границы придачного участка, — маскировавшегося под лес: на нем росли, удаляясь, облупившиеся рисованные сосны. Чекист поздно заметил его и, сконфуженный, аккуратно повел меня обратно. Я не подал виду, хотя обратил внимание на нелепую улыбку Светлова.
В домике обнаруживалась бильярдная. Сюда Светлов приходил, чтобы разрядится после трудового дня. Он исчезал с утра за пределы дачи и возвращался вечером, растревоженный и раззуженный, словно в нем, как в пустой камере футбольного мяча, болтался твердый и тяжелый камень мыслей. Перебрасывая и пиная этот мысленный ком, он жестко и резко отыгрывался на бильярдных шарах, молниеносно щелкая кием.
— Как вы для себя решили проблему совмещения атмана и брахмана? — Раздраженный, он держался официального обращения. Щелчок — и шар, закрученный, заметался между бортами.
— Пока никак… Для меня слишком много всякого такого слепленного вместе… совмещенного… — Я долго прицеливался и одновременно обдумывал мысль, в результате кий по касательной резанул шар, направив его юлой мимо лузы.
