Потом Светлов подпрыгнул, снова поболтал головой, передернул плечами, будто пытаясь сбросить с них невидимое покрывало, сделал несколько боксирующих выпадов и, наращивая от меня дистанцию в лес, побежал трусцой, по-разбойничьи свистнув и заговорщицки запев:
«Удар, удар, опять удар, еще удар — и ввво-о-о-от!
борис будкеев краснодар — пррроводит — оперррко-о-от!»
И затем из леса раздалось раззявистое:
«И думал Будкеев, мне ребра крушааа,
Что жить хорошооо! и жизнь харрра-ша!»
7. Божественный биллиард
В домике все было тихо. Внутренняя тишина, уравновешиваясь с внешней, создавала ощущение бесконечно длительного, безвременного простора молчания. Будто все шумы, напряги, беспокойства, все спешащие поезда, спотыкающиеся, бегущие, ковыляющие, падающие ноги, болезненно мелькающие мыслеобразы — все осталось там, в полосах, сферах, в орбитах грязных и беспорядочно смешанных оттенков вопящих красок, — на бурлящей, буйствующей, охватывающей мир бесконечно широким кольцом шумящего хаоса периферии; а здесь, в центре тайфуна, в самом оке Сансары, в фундамент бытия утверждалось безмятежное белое пятно спокойствия.
Иногда только в коридоре раздавались аккуратные шаги, серые голоса — сменялись таинственные караульные. Я пробовал их посчитать — сначала на слух по оттенкам тембров, потом визуально — изредка проходя по коридорам. Явных запретов на перемещение по дому не было, но существовало несколько правил: плохим тоном считалось болтаться по этажам без дела и нарочно высматривать, что и как устроено; выходить на улицу без сопровождения и без надобности тоже не приветствовалось; после десяти вечера до восьми утра действовал своеобразный комендантский час. Естественно, все это для меня. Остальные жильцы — не считая караульных молодцов — повар, уборщик помещений, комендант, сам Светлов и еще один-два подобных субъекта, конечно, перемещались более свободно, насколько это возможно в соответствии с их службой. И в этом смысле траектории их передвижений ограничивались шахматными закономерностями. Повар: кухня — улица — кладовая — столовая. Уборщик: утреннее возникновение в гостиной — уборка лестницы — мытье полов на втором (моем) этаже — исчезновение вниз по лестнице.
Караульные, которых я безуспешно пытался сосчитать, действовали как пешки. Сравнение с матрешками не подходило из-за абсолютной идентичности не только по внешнему виду, но и по размеру. Стоило только открыть дверь, как возникал рослый, доброжелательный, молодой-удалой великан, спрашивал вежливо: «Вам куда?» и бесшумно сопровождал. Первому из них увиденному я дал имя «Иван», просто чтобы начать отсчет. Он сопутствовал мне на первом этаже, который оказался очень уютной, укромной гостиной. В центре таинственно поблескивал круглый стол, обрамленный приземистыми диванами, один боковой ход был лестницей на второй этаж, другой вел в столовую, между ними — большая, многоярусная библиотека — разноцветная, разномастная, прекрасная, как многоэтажка Гауди, обслуживаемая, подобно строительному крану-журавлю, стремянкой, способной доставить к вершинам, где покоились Гегель, классическая немецкая философия, а также Шопенгауэр, окруженный буддистской и смежной с ней индуистской литературой и всякого рода нетленными энциклопедиями. Сюда, собственно, на чердак философской мысли я и повадился исполнять наказ Светлова.
