— Уф! Вот это зной! — выдохнул папа. — Как в Сахаре.
Я тоже чувствовал себя так, будто меня посадили на лопату и сунули в русскую печь. Все тело сразу покрылось липким потом.
— Женщины и дети — немедленно в тень, в укрытие! — скомандовал папа.
А где оно, это укрытие? Все же единственная женщина в нашем экипаже, Бледнолицая Сквау, послушно спряталась под крышу автомобиля, хотя в духоте накаленной машины было немногим лучше, чем на солнцепеке. Для очистки совести я вызвался помочь дедушке, но Великий Змей категорически заявил, что вдвоем с Черным Гепардом он управится в пять минут, и что вообще пусть всякие там Дикие Коты не путаются у него под ногами во избежание тяжелой физической травмы. После такого отпора я с превеликой охотой убрался в машину, вслед за мамой. А еще через несколько минут мы уже действительно ехали дальше, полуживые, опустив все стекла, выставив под ветерок потные головы. Счастье, — что у нас в багажнике имелось исправное запасное колесо.
Именно в тот невыносимо жаркий день я с небывалой ранее остротой понял, какой ценой достается колхозникам хлеб. Тот самый хлеб, из которого пекут румяные калачи, сдобы, сайки, плюшки, за которыми я бегаю по утрам в нашу булочную на Пролетарском проспекте.
Близ дороги на пшеничном поле брил колосья комбайн, очень похожий на огромного неуклюжего кузнечика. Сходство с кузнечиком ему придавали суставчатые лапки соломокопнителя, которые быстро складывались и выпрямлялись, совсем как у насекомого. Дедушка сбросил газ, почти приостановился, когда мы поравнялись с комбайном, и я успел хорошо разглядеть комбайнера, мужчину лет сорока. Уже не бронзовый, а черный от степного загара, он работал штурвалом и педалями, не отрывая воспаленных глаз от желтой гривы спелой пшеницы. Хлипкий парусиновый навесик плохо защищал его от яростного солнца. Оно прожигало насквозь полотно, доставало и сбоку, и сзади. По лицу комбайнера струился пот.
Я на минутку представил, что это я сижу за штурвалом комбайна и задыхаюсь от сухой пыли, тело зудит от колючих остюков, залетающих под рубаху, грохот мотора стоит в ушах, а впереди, до самого горизонта, раскинулось пшеничное поле, которое мне предстоит обязательно убрать. Не позже чем к вечеру. А мимо, словно дразнясь, по глянцевой ленте асфальта бегут и бегут, овеваемые тугим свежим ветром, легковые автомобили. К синему морю, в прохладные зеленые леса едут веселые отпускники. Как мы сейчас.
Мне стало совестно перед беззаветным тружеником-комбайнером. Наверное, папа по выражению моего лица догадался, о чем я думаю, и, обняв меня за плечи, сказал:
