Гнёт. Книга вторая. В битве великой | страница 68
Сев в свою пролётку, она дала волю раздражению:
— Удивительный дурак. Хочет всю Россию под жандармский сапог упрятать.
— Что делать, Екатерина Львовна? Бог разумом обидел… Греки уверяли, что на землю однажды спустилась наводить порядок богиня справедливости Астрея. Ничего, бедная, не смогла сделать с людской глупостью и коварством. Говорят, ещё в бронзовом веке покинула землю. Вот теперь, под именем Девы, сияет в созвездии Зодиака.
— Вечно вы выдумываете всякие истории, как Ронин. На любой случай — исторический пример.
Участники концерта собрались вовремя.
В чёрном безукоризненно сшитом смокинге с белым пластроном Ронин был элегантен. Проходя мимо девушки, которая пугливым взглядом провожала идущих на сцену Ронина и аккомпаниатора, он помахал ей белыми перчатками. Девушка ответила обоим слабой улыбкой, продолжая нервно мять ноты.
Подошла Хомутова, обняла её за плечи.
— Раскисла, девочка? Выход на сцену всегда волнует, особенно первый выход. Все мы прошли через эти страхи. А ты, Марина, не трусь. Ведь ты любишь петь?
Марина прижималась холодным лбом к тёплому плечу этой сердечной, всё понимающей женщины.
— Екатерина Львовна, а если у меня пропадёт голос?
— Фантазируешь, Марина. Когда выйдешь на сцену, не смотри на лица, смотри поверх голов. Вглядывайся в ту картину, о которой будешь петь. Пойдём. Слышишь, как Ронин декламирует.
Марина перевела взгляд на высокую, всё ещё стройную фигуру в чёрном костюме. Он только что изображал торжествующего воеводу, злорадно шипевшего в ухо своему пленнику.
Марина с удивлением увидела, как лицо декламатора сразу преобразилось, стало грозным, в глазах застыла мука, и голосом с раскатами грома.
Оцепеневший зал взорвался оглушительными рукоплесканиями. Всё, что хоть отчасти напоминало протест против царского произвола, вызывало горячие симпатии зрителей.
Сидевший в своём кресле губернатор растерянно оглядывался. В чём дело? Баллада стара, как мир. Злобный воевода и смелый разбойник сводят счёты. Но почему так гремят аплодисменты? Непонятно!
Затем Рясинцев читал известные стихи Мережковского "Смерть и дурак". Читал он мастерски, по-актёрски, с мимикой. Когда пришло время для заключительных слов, круто повернулся в сторону удовлетворённо слушавшего губернатора и, широким жестом выбрасывая к нему руки, прочёл: