— Правильно, — сказал мистер Броун. — Когда же многие жители Самопомощи перебрались в Палестину, они построили там большую Самопомощь. Вообразите ряд широких улиц, укатанных гравием, посреди — электрические столбы, а по обеим сторонам — именно такие двухэтажные и трехэтажные дома. Есть улица Ахад-Гаама, улица генерала Алленби, есть бульвар Ротшильда. На бульваре Ротшильда — соломенные скамейки, пальмы, музыка. На морском берегу — большой пляж, много спортсменов, ресторан. Всюду звучит древнееврейская и русская речь. Говорить на жаргоне неприлично и преступно. Конторы, магазины, мастерские. В Тель-Авиве нет ни одной фабрики, впрочем, в последние годы там появилась труба. Было много шуму по поводу открытия кирпичного завода. А сколько медных табличек! Сколько адвокатов, врачей, преподавателей и дантистов! Они могли бы обслужить полумиллионный город, а в Тель-Авиве — около сорока тысяч жителей.
Гордон явился с рекомендательными письмами к двум тель-авивским купцам. Один торговал мануфактурой, другой содержал электромастерскую.
— Нет, — сказал один, — мой мальчик не любит рисовать. Вот если бы вы могли давать моей дочери уроки фортепианной игры…
А другой попросил зайти через месяц. Но на второй неделе Гордон нашел для себя два урока: адвокат Зильберберг предложил ему заниматься с его пятнадцатилетним сыном за обед.
— Обед у нас очень хороший, — сказал адвокат.
И в самом деле, хотя адвокат был очень беден, но обед в доме считался чем-то священным, и семья вот уже два года ухитрялась ежедневно варить бульон с клецками или уху, тушить мясо с картошкой и готовить сладкие компоты.
— Погодите, — обещал адвокат, — я еще вам устрою урок за ночлег.
Так Гордон поселился у дантиста Березовского. Дантист снимал всего одну комнату. Здесь же стояли бормашина и тазы с чужими плевками и гнилыми осколками зубов. По ночам бормашину отодвигали в угол, тазы выносили на кухню и раскладывали парусиновые кровати. В этой комнате спали все: и дантист, и мать дантиста, и его жена, и Гордон. Детей у них не было. Гордон давал уроки рисования самому дантисту. Он знал: Березовскому его уроки не нужны, это какая-то скрытая милостыня. Желая ему угодить и как можно честнее заработать свой ночлег, Гордон рисовал для него плакаты с изображением здоровой и гнилой челюстей, писал для него вывески на древнееврейском языке и маленькие красивые афишки, которые он расклеивал на электрических столбах.
Иногда дантист Березовский шутил:
