— Михоэль, — закричал равви, но сам не услышал своего голоса. Потом он повалился на стол и соскользнул на пол. Падал он медленно, как подсекаемое дерево. Нехама выбежала на улицу с распахнутым халатом и распущенными волосами.
Равви Акива лежал десять минут, и дыхание его стало хриплым. Михоэль закричал, как женщина.
Сколько суеты было в доме, когда весь город узнал об этом, рассказывать не стоит. Но когда пришел доктор и сказал, что равви осталось жить десять часов, суета сменилась тревогой, и народ решил спешно созвать совет.
— Равви не должен умирать, — сказал старший габай[3], и все с ним согласились.
— Равви должен жить, и мы дадим ему жизнь. Мы пойдем по еврейским домам. Пусть каждый оторвет от своей жизни часть для равви.
И на этот раз все с ним согласились.
Три габая главной синагоги, старший, помощник его и младший, взяли с собой счетоводную книгу, стальное перо и складную чернильницу и пошли из дома в дом. Говорят люди: больше всех любят жизнь старики и калеки. Вспоминаешь прежние времена — спокойствие и сытость. Дана тебе, человеку, жизнь — радуйся и веселись.
Но бывало, когда умирал великий человек, не проходило часа, как десятки лет были собраны на одной улице. Люди дарили месяцы и годы так же легко, как нищему ломоть хлеба. В те же дни, когда не было дома без потери и семьи без жертвы, люди хотели жить, и жажда к этой жизни была у них буйная.
Едва только замечали на улице трех габаев из главной синагоги, как во всех домах замыкались двери и захлопывались ставни. Но старший габай сказал:
— Святая обязанность возложена на нас.
И они находили людей в амбарах и на задворках. Тупое отчаяние было в глазах у хозяев. Скупость их была безмерна, и подаяния — жалки.
— Эля, — сказал старший габай своему помощнику, — подведи итог. Скоро вечер, и придется идти назад.
— Четыре дня, — ответил помощник, и они переглянулись. — Что делать?
Но младший габай указал им на дом Ицхока-Лейба, литинского сойфера.
— В этом доме двери не заколочены и окна не задернуты занавесями. Здесь есть милосердие.
И они вошли. Но, кроме девушки и старухи матери, в доме не было никого.
— Девушка, — спросил старший габай, — где твой отец?
— Он уехал в Проскуров.
Потом она сказала:
— Отец повелел мне говорить за него с домохозяевами. Что вам нужно?
— Девушка, — обратился к ней старший габай, — равви Акива умирает. Вот наш список. Мы взываем к твоему милосердно…
Он хотел еще говорить, но она поняла.
— Господа, — сказала она. — Я…
