— Кто такой, собственно, Станислав Юхно? Скажу вам честно, я много об этом думал: алкаш, ночной бродяга, отпер отмычкой мою машину и спустил ее с рычагов. А она и ушла вниз, покуда в дерево не уперлась… Теперь вернемся ко мне, к лично моему делу! В таксопарке нашем работает диспетчером еврей Рома Розенфлянц, отвечающий за исправность каждой машины, отъезжающей в смену. В деле моем — вы поглядите дело — приколота справка, что в день аварии машина И. Калантара находилась в полном порядке, подписанная Розенфлянцем. Теперь дальше: в то утро я был поднят с постели и первым делом отвезен на экспертизу — нет ли в крови моей алкоголя? Врач, делавшая анализ, тоже дала справочку: «Не пил… Мало того, за трое суток до происшествия спиртного даже не нюхал!» Фамилия же врача Розалия Вайнберг — два! То есть вторая еврейка, не так ли? И, наконец, последнее. В самом начале следствия у капитана Чингизова возникла вполне разумная мысль, а не страдаю ли я лунатизмом? Чем, дескать, черт не шутит: поднялся я ночью, вышел на улицу, спустил машину, а после и спать пошел без всякой памяти… В папке поэтому есть заключение и гипнолога, вы тоже его смотрели: «Ни лунатизмом, ни прочими психоотклонениями водитель И. Калантар не страдает. Врач Белоцерковская». Итак, три справки, три самых существенных документа подписаны евреями, и именно это обстоятельство вас сильно смущает, мягко говоря: а не составлены ли справочки эти с таким расчетом, чтобы извлечь преступника из зиндана?
Здесь я умолкну, глядя на всех троих, а вся застывшая моя фигура, вся моя поза устремлена вперед, словно продолжая вопль моей души: «Ведь это же ясно, товарищи, ослу даже ясно, а я не осел, нет, не осел я, товарищи!»
Долгая тягостная пауза. Я смотрю в окно: густая чернильная ночь, но слышатся петухи, и скоро рассвет. Ночь как памятник предрассветному мраку… И чувствую вдруг отчаяние: нет, ничего нового этот допрос тебе не принесет, и ничего ты своим монологом не добился, настоящая круговая порука у них, Каланчик!
Качнется Чингизов вправо, качнется Чингизов влево, он шепчет что-то соседям, а мне все слышно: «Я вам разве не говорил: мозги у него набекрень…» — «Надо кончать, капитан!» — «Да, пора бы и закругляться!»
И спросит меня Чингизов:
— Вы что-то еще хотите сказать, кроме наглого обвинения сотрудников органов в антисемитизме?
Конечно, есть, еще бы им не сказать! И снова почувствую воодушевление, вскочу с табурета, рванув на груди бумазейную рубашку, покажу им свои ноги, обутые в войлочные тапки:
