Старшую дочь – мою мать – вырастила в сугубой строгости.
Её квартира – окна во двор, четвёртый этаж – в несколько лет была обустроена в соответствии с представлениями бабки о «приличной», «настоящей», городской жизни. Массивные часы с маятником, солидно отбивавшие каждую четверть часа; книжный шкаф со стеклянными створками; 12 жёлтых томов «Детской энциклопедии», проштудированных мною, любимым внуком, от корки до корки; тяжёлые шторы цвета красного вина; круглый стол, окружённый хороводом венских стульев; повсюду ковры, коврики, гобелены – в холодной России люди привыкли занавешивать стены и покрывать полы коврами: сначала это делалось для тепла, потом, спустя столетия, – для уюта, который есть и всегда был синонимом тепла.
Крутится, гудит стиральная машина.
Перекатываются за прозрачной стеклянной линзой бабкины тряпки.
Сочится запах – старушечий, горький.
Проходит полчаса, час, два.
Я хожу по пустой родительской квартире, я жду, когда машина закончит работу, но машина не хочет останавливаться.
Я понимаю, что нажал не те кнопки.
Это чужая стиральная машина, не моя. Родительская. Я не справился с программой, я перепутал режимы стирки.
Я взрослый дядька, у меня – своя семья, жена и сын. Я приехал из Москвы в Электросталь, за 70 километров, позаботиться о старухе, пока моя мать в отъезде. Я не знаю, что мне делать.
У меня есть квартира, бизнес, холодильник «Bosch», микроволновая печь, итальянский костюм «Berluti» оттенка «бензин», автомобиль «Saab» с турбированным мотором в 230 лошадиных сил.
Но если я расскажу об этом своей бабке – она не поймёт, что такое оттенок «бензин», и тем более не поймёт, что такое турбированный мотор.
Нет, поймёт, конечно, – если расскажу подробно; но я не хочу.
Я, может быть, наделал бы для бабки новых тряпок, – но не знаю, где их взять. Разодрать какую-нибудь простыню? Но у меня нет разрешения матери на то, чтоб испортить простыню.
Вращается барабан, пенится порошок. Конца не видать.
Я сижу рядом и жду.
Я не могу предать бабку Анну, я обещал отстирать её тряпки и вернуть чистые – и я настроен сделать это во что бы то ни стало. Так меня обучили.
Бабка Анна много для меня значила и значит.
Она восставала за моей спиной – высокая, плечистая, всегда уверенная, всегда модно одетая, завитая, накрашенная, смелая, яркая; а главное – невероятно сильная.
После двух десятилетий в обдирочном цехе она не боялась никакой физической нагрузки.
Страх перед мужчинами тоже был ей неведом. Это свойство передалось моей матери: сколько помню, она никогда ничего не боялась, не вибрировала в мужицких компаниях, в плацкартных поездах, и даже просто на улице, перед хулиганами, перед пьяными дураками.
