— Ты, парень, знай про кого трепать. Гляди, Яков и вспомнить может. Тогда враз дорогу на бойню забудешь.
— Насчет того, чтобы трепать, так у меня язык всю дорогу стреноженный пасется. Лишнего не скажу, не бойсь.
— Мне можно, я человек верный, — неожиданно успокоил Ганя и выжидательно примолк.
— Камень! — вроде бы согласился Алексей и тут же, подчеркивая насмешку, добавил: — Украдешь — хрен кому скажешь! И хрен с кем поделишься. Точно?
Переминаясь с ноги на ногу, Кустиков ждал, что Алексей начнет-таки разгадывать свои загадки. Но тот, будто забыв про Кустикова, яростно зашоркал ножовкой. Тогда Ганя, уже через плечо, бросил многозначительно:
— В обчем, смотри, на свою голову натреплешь. Пожалеешь тогда. Поздно будет.
— Да ты, никак, стращаешь меня, Петрович? Ну, парень, я теперь сна решусь.
Кустиков уходил, делая вид, будто не к нему относятся. Алексеевы насмешки. Перебравшись по мосткам через кювет, вскинул на плечо морду, сплюнул окурком, прошипел под нос себе:
— Сволочь. Просмеешься, погоди. Еще как.
Ежихин не слышал.
Заглаживая неровности на месте плохо сколовшегося сучка, неторопливо орудовал долотом и, казалось, отдавал этому все свои мысли. Но думал он о другом. О многом.
Вот — два старика потолковать заходили. Два одногодка или вроде того, пожалуй, а ведь до чего не похожи. И обличьем, и по характеру, прямо как лиса с медведем. Впрочем, Ганя не с лисой характером схож, а с росомахой, самой пакостливой зверюгой. И еще пугать задумал, пес шелудивый! Алексея Ежихина пугать, а?
Конечно, встревать в это кляузное дело он не собирается. От милиции лучше в стороне держаться. Только ведь что получается теперь: Ганя Яшке Канюкову похвалится, что застращал Ежихина, да? Что поэтому Ежихин отказался следователю показания давать на Канюкова! Срывая бессильное зло, он так стукнул по долоту, что завязил его в древесине и с трудом выдернул.
Помянув божью матерь, побросал инструменты на груду щепы внизу, закурил. Недобро щурясь, долго смотрел в ту сторону, куда ушел Ганя. И, растерянно запустив пальцы под шапку, протянул:
— Дела-а…
11
О том, что на плите стоит чугунок со щами, Наташка вспомнила тогда только, когда пар поднял тяжелую крышку и варево хлынуло через край. Вскочила, хотела в спешке снять крышку голой рукой и, ойкнув, бросила на пол.
Светка даже не повернула головы.
— Руку обварила, — пожаловалась ей Наташка.
Светка не ответила.
Она опиралась широко расставленными локтями на валик дивана и не мигая смотрела в никуда. Растерянный Наташкин взгляд скользнул по затылку и шее подруги, по нитке огненно-красных бус, прикрытых нарочито небрежными прядками модной прически. Бусы казались крупными каплями крови, и Наташке вдруг стало страшно. Беспомощно оглянувшись на закрытую дверь, вздохнула и робко, словно в чужом доме, где лежит покойник, присела на самый краешек стула.
