— Натаха, где у тебя тряпка — ноги вытирать? Собственных трудов не жалеешь?
— Она же на дворе, дядечка. Под самым крыльцом лежит, на мостках. Принести?
— Не надо, — Филипп Филиппович закрыл дверь, снова скрипнули половицы.
— Я пойду, подруга, — сказала Светка, вставая.
— Сиди, вместе пойдем. Я только дядечку накормлю.
— А-а, — недовольно поморщилась Светка. — Дай хоть книжку какую-нибудь. Терпеть не могу вежливых разговоров со старыми чудаками…
— Ты чего так поздно? Шесть часов скоро! — встретила Сударева Наташка и, подражая кому-то, дурашливо повела носом — дескать, не пахнет ли ненароком спиртным?
Филипп Филиппович ласково ткнул ее пальцем в лоб, сказав:
— Тоже туда же… Старика Заеланного встретил, рассказывал мне…
Наташке показалось, будто осекся он, метнул встревоженный взгляд на Светку.
Пока девушка нарезала хлеб, Филипп Филиппович мыл руки под рукомойником. Сев к столу, зачерпнул ложкой щей и, не донеся до рта, неожиданно спросил Светку.
— Отец в больнице еще, Светлана?
Та, не подняв глаз от книги, кивнула. Потом, усмехнувшись, в свою очередь спросила:
— Что это вы вдруг заинтересовались его здоровьем?
В тоне вопроса звучала откровенная ирония — она знала, что Сударев помнил отца по лагерю. Знала, что воспоминания не доставляли удовольствия ни отцу, ни Судареву. Но Светке всегда нравилось играть на чужих нервах.
— Так, — буркнул Филипп Филиппович и прихлебнул щей.
— Я думала — навестить хотите…
Сударев промолчал, но Светка не собиралась униматься.
— Грех вам, Филипп Филиппович! Пора прошлое забывать.
Он не то усмехнулся, не то поморщился.
— Ядовитая ты стала, Светланка! И языкатая!
Светка пососала и без того яркие губы, удивилась с притворной скромностью:
— Вы думаете? — и вдруг, положив книгу, рассмеялась. — Разве вы не знаете, что гуманизм — признак сознательности? Вон Валька Бурмакин даже из тайги моего папашу на себе вытащил, а папаша знаете каких свинок ему подкладывал? Ого!
Филипп Филиппович крякнул и принялся за тушеную капусту, которую подставила ему молчаливая Наташка. В наступившей неожиданно тишине было слышно, как ходит по чердаку ветер.
— Презираю такую сознательность! — фыркнула вдруг Светка. — Никакой гордости у людей нет, смотреть противно. Разве Бурмакин мужчина? Баба он худая! — Она не могла забыть Вальке обиды в клубе.
Сударев положил вилку и, отвернувшись от стола, обняв ладонями колени, всем корпусом подался в сторону Светки.
— У тебя странные понятия о гордости, Светлана, — сказал он. — Валентин Бурмакин не мог оставить твоего отца замерзать в тайге. Человек прежде всего должен быть человеком, понимаешь?
