Он словно стеснялся чего-то.
— Деда, скажи: пусть едут осторожно. Шагом. Чтобы рану не разбередить. Крови он много потерял…
— Черт, дорогого… Сама знаешь!
Николай Стуколкин, наиболее уравновешенный из пятерых, раздумчиво сдвинул на затылок шапку.
— Да, дорожка!.. А может, он в бараке дня два полежит, а потом — в Сашково?
— Нашел место, — хмыкнул Воронкин. — А за санитарку ты будешь? Ведь человек встать сам не может.
— Ничтяк! — попытался браво усмехнуться Шугин, но улыбка получилась жалкой. — Доеду как-нибудь.
Настя решительно обернулась к Фоме Ионычу.
— Деда, я тут присмотрю за ним. Лучше не возить. Все-таки тринадцать верст до Сашкова…
Мелькнувшее в глазах внучки простое беспокойство Фома Ионыч посчитал страхом за человеческую жизнь. Черт его знает, сколько парень потерял крови? Вдруг…
Боясь даже мысленно заканчивать это «вдруг», решил:
— Ладно. В Сашково накажем, чтобы фельдшер приехал за ним. Пока пущай лежит дома. Завтра останется кто-нибудь при нем, я повременно проведу день. Согласны?
— Порядок, — ответил за всех Стуколкин. — Повременка так повременка, черт с ней. Я останусь…
В тот вечер Настя больше не видела Виктора Шугина.
Хотя в общежитии было тише, чем обычно, она не знала, чем вызвано затишье: болезнью товарища или безденежьем. Но за водкой в Чарынь никто не бегал.
Утром, собираясь в лес, Фома Ионыч подозрительно посмотрел на Стуколкина:
— Смотри мне, без всяких. При больном остаешься.
А внучке предложил:
— Ты, может, в Чарынь сходишь? Девок проведать?
Она угадала причину его тревоги:
— Деда, пусть Стуколкин идет на работу. Я присмотрю за Шугиным, если что.
Но тут заупрямился раненый:
— Брось, девушка. Никола со мной побудет, а ты жми в деревню, чтобы мастер не волновался.
— А что ему за меня волноваться? — притворилась непонимающей девушка. — Волки сюда не забегают, а если забегут — у нас заряженное ружье на стене висит.
Она не ушла в Чарынь…
К вечеру из Сашкова приехал фельдшер.
Он долго, обстоятельно привязывал к березе коня, распускал ремни нового седла. Потом ходил на конный двор за охапкой сена.
Торопившей его Насте объяснил, словно оправдывая свою медлительность:
— Овса сейчас нельзя задавать, пусть выстоится. И поить рано. Ну, где тут у вас больной? Веди, что ли.
Уже пожилой, уверенный в себе или равнодушный к страданиям других, еще постоял на крыльце, осматриваясь:
— Ну и глушина у вас. Конец света.
— Здорово, молодцы! — приветствовал он Шугина и Стуколкина, войдя в барак. — Что это вы вместо сучьев ноги рубите.
