Клинок без ржавчины | страница 75
— В Грузии, в Грузии… Не веришь?
Пухлые, как у ребенка, губы, приоткрылись в улыбке, и она внезапно запела — просто, свободно, как поют птицы. Пела она «Сулико».
Сердце у Вашаломидзе сильно забилось. Этот голос, эта песня поддерживали в нем жизнь среди беспросветной ночи, в которую он долго был погружен. Вашаломидзе посмотрел на девушку и уже не мог отвести взгляд. Щеки певуньи разгорелись, удивленно изогнулись тонкие брови. Она вдруг привстала, словно прислушиваясь к чему-то, но песню не прервала.
Как-то по-своему пела она «Сулико», и это придавало особую прелесть грузинской песне — голос ее ласкал и тревожил сердце Вашаломидзе. Чувство безграничной нежности поднималось в нем. Он испытывал неизъяснимую радость, что она сидит рядом с ним и поет. Ему по-детски вдруг захотелось, чтобы она была его сестрой; как бы он любил ее!
Она не закончила песню, пристально взглянула ему в лицо и спросила:
— Тебе лучше?
— Лучше… Скажи, чья ты, откуда?
— Я здешняя, с Передоля.
— Значит, Передоль освободили?
Она кивнула головой.
— А ты сказала, что мы в Грузии.
Она улыбнулась и, наклонившись к нему, спросила:
— Ты совсем ничего не помнишь?
— Ничего.
— И меня не помнишь?
— Твою песню помню. Где ты выучила эту песню?
— В прошлом году у нас стояли твои земляки, они научили.
— Откуда ты знаешь, что я грузин?
— Да ведь в ту ночь ты все о Грузии бредил… Ох, как я тогда испугалась!..
— Почему же ты нашим не сообщила? Меня бы в санчасть перевели.
— А разве тебе здесь плохо?
— Очень хорошо! Но ты, пожалуйста, позови кого-нибудь из офицеров. У меня дело…
Она изменилась в лице, как-то смущенно улыбнулась и сказала:
— Тебе вредно так много разговаривать. Отдохни, постарайся уснуть, я скоро вернусь.
Вашаломидзе огорчил ее уход. Его удивило, что девушка уклонилась от прямого ответа и оставила его одного в этой угрюмой клетке. «Неужели не могли поместить меня в лучшей комнате?» — подумал он. В словах и в поведении девушки было много непонятного. Ладо казалось, что она что-то утаивает, но размышлять и строить догадки было не под силу, да и не хотелось. Ладо чувствовал себя счастливым оттого, что он в Передоле, среди своих и эта чудесная девушка ухаживает за ним.
Но радость Вашаломидзе оказалась преждевременной. Девушка сказала ему неправду: в Передоле были немцы. Мария, так звали девушку, и ее мать нашли раненого Вашаломидзе на опушке леса. Раненый бредил, что-то отрывисто шептал на непонятном языке. Иногда два-три русских слова срывались с его пылающих губ. Женщины не могли привести его в чувство. Они перевязали ему рану, потом, прихватив с собой для виду немного хвороста, с трудом подняли Вашаломидзе и повели домой. По дороге ему стало хуже. Он метался, рвал на груди рубаху и, что было всего опаснее, кричал в бреду. Они его успокаивали, ласкали. Девушка закрывала ему рот рукой. Дыхание раненого обжигало ее ладонь. Сначала ничего нельзя было разобрать в потоке его слов, потом женщины вслушались в невнятные возгласы раненого.