— Когда же мы придем в Грузию, когда?! — кричал он и вырывался у них из рук.
И откуда только брались у него силы? Мать Марии прижимала к груди его горячее лицо и, испуганно озираясь по сторонам, умоляла:
— Успокойся, скоро придем! Теперь совсем скоро.
Сердце у нее разрывалось от жалости.
— Где горы? Далеко ли еще до моих гор? — не унимался раненый.
Женщины то ласково уговаривали его, то пытались внушить, что в деревне немцы и, если услышат его, беды не миновать. Но ничего не доходило до сознания раненого.
Они все еще были за околицей. Вдалеке сонно лаяли собаки. На горке маячили темные крылья ветряка.
Что они будут делать, когда войдут в деревню? Как им незаметно довести до дома этого пришедшего в исступление человека? Может быть спрятать его где-нибудь на болоте, в камышах? Но как бросить одного?
— Вот тогда-то я и спела тебе «Сулико», — рассказывала ему потом Мария. — Сама не знаю, как это мне пришло в голову. То ли песня успокоила и тебе показалось, что ты уже в Грузии, то ли силы оставили тебя, но случилось чудо: ты сразу притих. Ни одна живая душа не узнала о том, что мы тебя сюда привели. Только потом наша соседка сказала мне: «Что это ты вчера распелась? Чему обрадовалась?» Что я могла ответить? Сама знаю: не до песен сейчас.
4
Что ж, на войне и такое бывает! И теперь в жару, с распухшей ногой, лежал он в пыльной каморке и глядел на паутину, свисающую с потолка. Такова была его судьба. Оставалась только одна надежда: может, наши скоро освободят Передоль и выручат его из беды.
Изредка с предгорья глухо доносились орудийные выстрелы. На рассвете они слышались отчетливее, и Вашаломидзе, просыпавшийся с петухами, слушал, побледнев, этот отдаленный гул. Но шум битвы с каждым днем ослабевал. И когда однажды все стихло, сердце Ладо тоже погрузилось в горестную тишину.
Как по-детски нетерпелив был этот мужественный человек во время болезни! Он поминутно хватался за термометр. Малейшее колебание температуры его так волновало, что жар моментально усиливался. Он торопился выздороветь, вернуться к своим. И чем больше торопил-ся, тем больше упорствовала болезнь. Рана не заживала из-за постоянного беспокойства. Он почти перестал есть. Выпьет через силу стакан молока и снова впадает в полудремоту. Это забытье не исцеляло. Как хотелось бы знать, благополучно ли дошел Голиков с пленным унтер-офицером! Помнят ли о нем товарищи? Где они теперь воюют?
Кладовая в доме Вершининых была надежно укрыта от постороннего глаза. Но Ладо все же беспокоился, как бы эти добрые люди не пострадали из-за него.
