Дубов прислушался к двигателю, потом снова окинул Левана внимательным взглядом.
— В чем было дело?
— Обгорели контакты магнето, — громко, скороговоркой, словно на уроке в школе, ответил Леван.
— В каком случае еще может отказать магнето?
— Если оно смазано чересчур густо и загрязнилось.
— Да ты, я вижу, настоящий профессор, — усмехнулся Дубов. — А ну-ка, садись на трактор, покажи свою борозду!..
Не успел он договорить, как Леван птицей взлетел на сиденье, и машина плавно тронулась. Дубов и Анука пошли следом.
У Ануки душа была не на месте — вдруг Леван заторопится, поведет борозду вкось? Но у мальчика оказалась твердая рука — даже Дубов не мог найти хотя бы маленького огреха.
Бригадир повел рукой по своим соломенно-желтым усам.
— Поди теперь откажи этакому чертенку! Пришли его завтра утром пораньше. Прикреплю обоих к этому самому трактору. Только одень мальчишку потеплей и дай ему шерстяное одеяло — ночи стоят холодные.
И вот Леван начал работать в бригаде Дубова. Он проявил такие способности, такую сноровку, что вскоре Дубов полностью доверил ему машину.
Этим летом, вернувшись из армии, Леван заставил весь Шираки заговорить о себе. Он приладил к комбайну похожее на грабли приспособление для уборки полегших хлебов и во время испытания так чисто убрал три гектара пшеницы, что нигде не осталось ни одного колоска.
Частые гости Шираки — западные и восточные ветры порой так пригибают хлеба к земле, так сплетают и свивают колосья, что после уборки комбайном половина урожая остается на поле. Поэтому изобретение Левана привлекло к себе внимание министерства.
4
Палящий зной стоял над Ширакской степью.
У Соленого озера Захарий Надибаидзе обкашивал края поля, подготовляя полосу для комбайна. Жара настолько высушила хлеба, что колосья звенели под серпом.
— Здравствуй, Закро!
Надибаидзе сразу узнал этот спокойный, с густой хрипотцой голос и радостно отозвался, подрезая охапку колосьев:
— Доброго здоровья, Климентий!
Потом положил сжатый сноп на землю и разогнул спину.
Он увидел зеленый вездеход, остановившийся поодаль, и секретаря райкома, шагавшего по краю поля своей обычной размашистой походкой.
Ширакское солнце дочерна обожгло лицо и руки Климентия Гогуа. Он походил на крестьянина в горячую пору молотьбы.
— Приходили учетчики?
— На что мне, Климентий, их подсчеты и оценки? Лишь взгляну на колос, как он стоит под ветром, и уже знаю, сколько он даст зерна.
— Вижу, рассердили тебя, Закро.
— Еще бы! С самой весны стоит засуха, изголодалось зерно, так и не смогло налиться. — Захарий сорвал колос, растер его на ладони. — Видишь, иные зерна так легки, что улетят вместе с мякиной, когда будем веять. Дай бог снять по четыре центнера с гектара. А учетчик, будь он неладен, написал на семь!
