Озабоченное командование молчало, а на очередном сеансе связи мы получили команду идти в Североморск и там сдать больного в главный госпиталь. Только идти было туда совсем не один день, да!
Врач на лодке был, понятное дело, единственным медиком. Он не отходил от больного и не спал уже третьи сутки. Из добровольных помощников, определенных в санитары, никто долго не выдерживал. Мы лишь посмеивались — тоже мне, мол, вояки! А зря смеялись-то! Гордыня — она, сама по себе, грех, а раз так — то наказуема! Один только старпом, Алексей Викторович Цаплин держался, иногда ему помогал замполит, и лишь тогда доктор мог позволить себе отдохнуть хоть короткое время — все-таки, старпом, он конечно — большой человек, но… не врач. А мало ли что? И через каждые десять минут он вздрагивал, открывал свои покрасневшие от бессонницы глаза и осматривал мичмана, в поисках тревожных симптомов. «Жив! Дышит! Спит!» — успокаивал он сам себя, облегченно вздыхал и опять проваливался в полынью сознания между тревожным сном и явью. Командир освободил старпома от ходовой вахты и сам, практически, не покидал Центральный пост. Лодка шла ровно, лучше автобуса по среднероссийскому шоссе, стараясь не изменять глубину и не играть по возможности, дифферентовочной системой. Кстати, это являлось показателем профессиональной культуры вахтенного трюмного на пульте системы «Титан».
Экипаж находился в отсеках, переходы между ними были сокращены до минимума — по мнению доктора, так можно было избежать перепадов давления, которые болезненно отражались на самочувствии больного мичмана, лежащего на операционном столе с разрезом на животе и с оголенной частью кишечника. Б-р-р! Как вспомнишь. Так и в дрожь бросает! — Старпом, дай воды! — то требовал, то просил мичман, уже забывший про субординацию и служебные приличия. Он то — плакал навзрыд, то капризно орал на всех! Где-то он уже прощался с этим миром, и ему было совершенно наплевать на все эти междолжностные служебные святые условности. Старпом бросал укоризненные взгляды…. — Ничего-ничего — успокаивал его кок-инструктор: — Нельзя тебе, Леня! — мягко, но решительно отвечал Цаплин, и промокал его губы влажным тампоном. Тот жадно облизывал губы, а затем начинал цветисто, с картинками, материться. Он буквально десятком слов, тремя штрихами, описывал безнадежность ситуации! А старпом тем временем смачивал салфетку специальным раствором и бережно накрывал ему сочащийся разрез. Тяжело было мужику, да и старпому было не легче — можете представить себе картинку и густой запах, в котором приходилось все время находиться непривычному к этому человеку! Ёперный театр в тринадцать колон, упавших в расстегнутую ширинку и попавших прямо по …! — добавил Бардин эмоций в свой обстоятельный рассказ, опять вспоминая те события — Выкроив спокойную минутку, командир обычно входил в амбулаторию, присаживался на кожаное сиденье табурета-разножки.
