— Вы стреляли или кто другой?
— Эх, если б я! Не успел нажать на спуск, вижу — он уже трепыхается. Ну, не обидно ли?
— Да ладно, кто ни убил его — все хорошо.
— Сам знаю, но, застрели его я, душа моей невесты успокоилась бы. Старики говорят: души умерших остаются среди живых. И если мы утолены местью, души умерших тоже довольны. Но когда мы не утолены, души их жаждут мщения. Сколько ночей я все думал об этом… Ладно, не о том речь. Янки так взбаламутил всю канаву, словно в ней буйвол купался. Вытащили мы его из воды, видим: надето на нем сразу две рубашки. На одной нарисованы сплошь тростник да камыш, на другой — рисовые ростки и древесные листья. Две рубашки, выходит — четыре стороны, и каждая расписана по-своему. Нарисовано все — и побеги, и листья, и ветки, от всамделишных не отличишь. А на лице краски мазками наложены: серая, зеленая, бурая.
Когда оба ряженых янки не вышли на связь, начальство ихнее в Биньдыке сразу поняло, в чем дело. Но решило схитрить: мол, все у них в порядке. Нашли они двух других янки, вырядили в точно такие же костюмы, обмазали лица краской и сунули в вертолеты. Под вечер вертолеты эти, как и раньше, покружили над нашей округой, то снижались, то поднимались, а когда вернулись на базу, было объявлено, что Вьетконг бросил-де против двоих американских солдат целый полк, но они, уничтожив чуть ли не роту «ви-си», благополучно вернулись с задания. Вот, мол, смотрите, любуйтесь!
Только одного они не учли: у нас ведь остались трупы тех двух янки. Уж не знаю, как там у вас, в джунглях, а здесь, на равнине, американцы, какие бы ни понесли потери, никогда не оставляют на поле боя трупы своих солдат. Если не могут вывезти их, сжигают напалмом, чтоб и следов не осталось. В сайгонских войсках, там, конечно, по-другому. Ну а тут вон какая улика: два трупа, оружие и все прочее.
Слышим мы, как вражеская пропаганда превозносит «подвиги» двух этих ряженых убийц — мол, они и наших положили видимо-невидимо, да еще умудрились вернуться на базу целехонькими, — такое нас зло взяло! Живет здесь по соседству один старик, звать его Хай Ко. Помните, он еще рыбу здоровенную притащил на уху в ту ночь, когда вы пришли сюда, к нам? Весельчак и балагур. Случилось как-то ему повстречаться с бывшими соседями, их теперь в стратегическое поселение угнали, и передали они ему все эти слухи. Явился он к нам и просит: выдайте трупы тех ряженых янки. И знаете, что он с ними сделал? Запряг быков в повозку, накидал в нее золы, положил сверху оба трупа и погнал ее спозаранку прямиком к поселению. Едет себе по большаку вдоль реки, повозку на ухабах бросает из стороны в сторону, а он, как встретит кого, объявляет: так, мол, и так, везу американцам трупы их ряженых убийц. Народу набежало — тьма! Глядят во все глаза, расспрашивают, что да как. Старик тычет кнутовищем в обсыпанных золой мертвяков и рассказывает со всеми подробностями: как они тайком людей наших убивали — кого и когда, всех называет по имени, ну и, понятно, сообщает под конец, как партизаны разделались с окаянными оборотнями. Едет он от деревни к деревне и видит: до американского поста уже рукой подать. Хлебнул водки для храбрости из припасенной на случай фляги, подхлестнул быков своих и подъезжает к самым воротам. Выходит тут переводчик ихний, а старик ему и говорит: «Иду это я по полю, глядь — лежат люди ваши и некому их похоронить. Жаль мне их стало, дай, думаю, отвезу сюда, к вам».
