Он шел и ругался. Так бывало всегда: когда кончалось вино, он ругался. Вначале он проклинал небеса. Впрочем, не такой уж это большой грех. Небеса ведь никому не принадлежат, и никто за них в обиде не будет! Потом он начинал поносить весь род человеческий. Да только людям от этого ни жарко, ни холодно: ведь ругать сразу всех — значит никого не ругать. Придя от этих мыслей в ярость, он принимался бранить жителей деревни Вудай. Но ведь наверняка каждый из них слушал и утешал себя: «Ко мне-то его ругань, конечно, не относится». И все молчали. Хоть бы кто-нибудь поперек слово сказал! Так нет же, черт побери, будто воды в рот набрали. И без того тошно, а тут еще злость не на ком сорвать. Да и что толку ругать проклятых крыс, забившихся в свои вонючие норы. Хоть бы один дьявол попался на глаза! Никого! Где взять денег на выпивку?..
И наконец он спросил себя, какой трижды проклятый мерзавец породил его на свет божий, где на него валятся одни несчастья? Кто он, этот негодяй? Ответ на этот вопрос известен был только небу. Сам Ти Фео его не знал, не знали и остальные жители деревни Вудай.
Как-то раз много лет назад кто-то из крестьян отправился на рыбную ловлю и увидел на берегу реки, возле заброшенной печи для обжига кирпича, ребенка. Утро выдалось холодное, с обильной росой, и малютка, завернутый в старую юбку, весь посинел. Крестьянин подобрал его и отнес слепой вдове. Вдова продала ребенка бездетному ремесленнику, но тот вскоре умер, и мальчик остался беспризорным, скитался по деревне, нанимаясь то в один, то в другой дом на случайную работу[3]. В тот год, когда Ти Фео исполнилось двадцать лет, он батрачил у старосты, ныне господина советника, Киена. Ходили слухи, что третья жена старосты, несмотря на свою молодость, прихварывает и заставляет Ти Фео растирать себе ноги, живот, спину… Было также известно, что, когда господин староста направлялся в сельскую управу, вид у него был весьма грозный и вся деревня побаивалась его, однако дома он находился под башмаком у жены. Жена была в расцвете лет, пышная и розовощекая, а староста уже в годах и к тому же постоянно кряхтел от ревматизма. Что ему оставалось делать, как не бояться жены и не ревновать ее? Некоторые утверждали, что староста ревнует жену к молодому здоровому батраку, но молчит из страха перед ней. Многие были уверены, что батрак хорошо сумел использовать благосклонность своей госпожи и изрядно нагрел руки на хозяйском добре. Словом, каждый судил по-своему, и никто не знал, где правда. Только в один прекрасный день батрака схватили и отправили в уезд, а оттуда — в тюрьму. Неизвестно, сколько он там просидел, но лет через семь или восемь Ти Фео неожиданно появился в деревне. Его с трудом можно было узнать. Лицо темное, обветренное. Голова обрита наголо. Зубы белые, как у собаки
