В деревне эту страшную весть потихоньку передавали из уст в уста. А Громобой по-прежнему пил вино, торговал мясом и время от времени шел на дело. Староста тоже был бандитом — ему было мало того, что он взял власть над людьми и прибрал к рукам их имущество, он решил так их запугать, чтобы и пикнуть не смели. Все его боялись, потому и выбрали старостой. А он что хотел, то и делал. Деревня была большая — три хутора и три тысячи налогоплательщиков. Хорошо еще, что он не драл семь шкур, как другие, когда и драть-то уж больше было нечего.
Бандиты все заодно. И глава совета старейшин решил скрыть убийство. Что же, скрыть так скрыть. Жители села не любили скандалов: свою жену ведь убил, не чужую. Но люди побогаче, поразмыслив, испугались: а что, если староста и Громобой объединятся? Камня на камне не оставят, все пойдет прахом.
Итак, Громобой по-прежнему оставался на свободе. И все же люди не забыли о том, что он убил жену. Пусть его не осудили, да ведь из жизни такого не вычеркнешь. И разве найдется дура, которая пойдет за убийцу? Но представьте — нашлась. Да еще молодая и хорошенькая, нисколько не хуже его первой жены. Как во времена варварства люди приносили себя в жертву, так и она вошла в дом Жи. Она была слишком боязлива, чтобы умереть сразу: все, что угодно, только не смерть! Хоть несколько годков пожить!
Надо отдать должное всевышнему: он весьма изобретателен и не любит повторения историй, как какой-нибудь заурядный писатель. Вторая жена тоже мучилась, но по-иному. Она не умерла, хотя тоже была беременна. На этот раз умер Громобой. Нет, его не зарезали, не сгноили в тюрьме, не повесили, хотя многие желали ему такой кончины. Он умер на собственной постели, на руках у жены. И нашлись даже люди, которые его оплакали. Иначе и быть не могло. Смерть — это возмездие. Мертвых почитают, ведь они уже никому не могут причинить вреда. Перед лицом смерти все бессильны, она не щадит и убийц. Вот почему покойников оплакивают всех без разбору. Оплакивали и Громобоя. И тетушка Тхить, желавшая смерти своему приемному сыну, и жена, посылавшая мужу, когда он был жив, страшные проклятья, сейчас рыдали над его мертвым телом. Поистине непонятная вещь — слезы!
* * *
Через три месяца вдова Громобоя родила мальчика. Родила и будто избавилась от чего-то нечистого. Ей так хотелось начать новую жизнь, узнать настоящую, светлую любовь. Ее сердце, которое, казалось, давно зачахло, вновь расцвело, словно орошенное благодатным дождем. Вдове шел всего двадцать третий год, она была хороша собой и еще не знала настоящего чувства. Перед ней была вся жизнь, быть может, нелегкая, и оставаться одной было нельзя. Сосед, молодой парень, тайно любил ее. Он всегда раньше жалел ее, когда она плакала, и сейчас наконец мог открыться. Парень сказал, что только и ждал случая, чтобы освободить ее из клетки, в которой она жила. Такого случая он бы никогда не дождался, если бы не смерть ее мужа. Вдова хорошо это понимала, но ни словом не укорила юношу. Она верила ему. К тому же он полюбил впервые, а она была уже женщиной, да еще матерью. Любовь у них была особенной. О такой только в романах пишут, возможно, тут сказалось влияние книг, которыми когда-то зачитывался парень, работая на прядильной фабрике. Вскоре молодые подрядились на работу в Сайгон и уехали, бросив ребенка на произвол судьбы.
