Когда-то сельские городошники старались переиграть Мичила. Редко кому это удавалось — очень уж наметанным был его глаз, точным и сильным удар. Выручит ли теперь городошная сноровка?..
Мичил встал напротив дерева. Поток шириной метров восемь. И еще — высота. Дерево выше острова метра на три-четыре.
Собрав веревку в кружок, как это делает табунщик, собирающийся заарканить полуодичавшую на воле лошадь, и, взяв этот кружок в левую руку, Мичил правой рукой раскрутил над головой камень, привязанный к концу, бросил. Веревка, увлекаемая камнем, полетела. Не достигнув дерева, скользнула в поток. Мичил вытянул ее, собрал снова в кружок.
Долго бросал. И все мимо. Иной раз скользнет камень по ветвям березы и тут же катится вниз, падает в воду.
Передохнул. Поскоблил опять мездры с остатков шкуры. Поел. Сам все поглядывал на дерево. Надо бросить камень так, чтобы веревка не по ветвям скользила, но чтобы ухватилась за ствол, обвилась бы вокруг него. Надо встать чуть наискосок. Надо спокойно, но изо всех сил размахнуться…
Камень, увлекая тяжело разматывавшуюся веревку, уже пролетел дерево. Сейчас он устремится вниз и… Мичил несильно, но резко дернул за конец, который не выпускал из рук. Тот конец, где был привязан камень, обвился вокруг дерева; над потоком повисла вздрагивавшая, раскачивающаяся струна. Мичил, проверяя прочность ее и хорошо ли ухватилась она за дерево, натянул сильно, опять натянул. Березка взмахивала ветвями, но веревки с камнем не отпускала.
«Хорошо!»
Свободный конец Мичил, как только мог туго, обтянул вокруг похожего на столбик камня, завязал на несколько узлов.
Солнце уже клонилось к западу, и Мичил торопился. Проверив, туго ли, как всегда, сидит нож, на месте ли трут, огниво, запихнув в карман горсть недоеденной мездры, парень ухватился за веревку и… Хорошо, что он не сбросил вниз, с обрыва, ног. Быть бы ему в грохочущем крутящемся бешено потоке. Веревка из сыромятной кожи очень сильно растягивалась.
Мичил стоял ошеломленный. Значит, все труды и старания впустую? Значит, этот остров, на котором камни, как зубы гигантского хищного зверя, не отпустит? Значит, так тут и оставаться? Струна…
И Мичилу опять вдруг вспомнилось. Струна! Да, настоящая струна, не такая вот мягкая и растягивающаяся, но похожая, на сплетенную из сухожилий.
После зимовки на ферме «Хороший алаас», когда уже собирались переезжать на летник, сосед Иннокентий принялся готовить етю́ — веревку, которой увязывают кладь в санях. Из шкуры быка, перед этим несколько дней намокавшей, выкроил длинную полосу и натянул ее между двух столбов. Уже через день под ветром и солнцем сырая кожа стала тугой, как тетива самострела, и звонкой, как струна. Мичил, балуясь, бил по ней палкой, струна звенела, а палка отскакивала, чуть не вырываясь из рук.
