— О, нет. Просто ваш вопрос показался мне забавным.
— Забавным?
Мюссень с недоверием смотрел на Реми.
— Я имел ввиду… Ну, скажем, любопытным… Где, по-вашему, похоронена моя мать?
— Слушайте, я вас не совсем хорошо…
В этот момент Клементина резко открыла окно и, перегнувшись в комнату, произнесла:
— Приехали жандармы. Я их провожу прямо в вестибюль.
— Да, — закричал Мюссень. — Я ими сейчас займусь.
Он повернулся к Реми.
— На вашем месте, мой юный друг, до приезда мсье Вобера я бы пошел отдохнуть. Бригадир установит обстоятельства смерти, потом мы перенесем тело наверх. Не стоит вас беспокоить. Ни вас, ни кого бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю дом.
— Вы отвергаете мысль о преступлении? — спросил Реми.
— Категорически.
— А мысль о самоубийстве?
— Откуда такие вопросы? — сказал Мюссень. — Успокойтесь. Эту идею тоже нужно отклонить. Безусловно.
Вобер прибыл в десять часов вместе с Мюссенем, который, должно быть, перехватил его на дороге. Теперь он, размахивал руками, что-то говорил на крыльце в то время, как Адриен ставил машину в гараж. Реми наблюдал за ними сквозь жалюзи: кругленький, плешивый, суетливый, сердечный Мюссень и молчаливо слушающий его Вобер с быстрым, проницательным взглядом и глубокой складкой у рта. И по мере того, как отец приближался, Реми отодвигался в сторону вдоль стены, и его ноги дрожали, как в первый день выздоровления, когда ему делалось дурно от одной мысли пересечь комнату. Однако, он подошел на цыпочках к двери и приоткрыл ее. Теперь разговаривали в вестибюле, голоса звучали глухо, как из подвала, и эхо размывало слова. Слышалось, как цокают по плиткам пола каблучки Мюссеня, он объяснял, каким образом дядя упал. Реми представил себе отца. Он наверняка с брезгливым видом мелкими шажками меряет прихожую. Без сомнения, Вобер находил эту смерть пошлой, неприемлемой для их круга. Особенно этот примятый кубок.
— Он наверняка не успел даже почувствовать боли, — сказал Мюссень.
Реми знал, что отец уже не слушает. Рассеянно потирая подбородок, вяло опустив плечи он, должно быть, барабанит носком ботинка по полу. Это была его манера отдыхать от занудных разговоров. Говоришь, говоришь и вдруг замечаешь, что мыслями он где-то далеко, а перед тобой находится лишь пустая, замкнутая в себе оболочка. Потом он снова приходил в себя и беспокойно, с сурово сжатыми губами смотрел на собеседника. «Да, я слушаю,» — из вежливости бормотал он в ответ.
Реми прикрыл дверь и подошел к кровати, куда он свалил в кучу дядину одежду, вынесенную из его комнаты, которую Клементина и Раймонда готовили для покойника. Он аккуратно сложил одежду на стуле. Голоса приблизились. Они, должно быть, поднимаются по лестнице. Реми поискал глазами место, где можно было спрятать дядин объемный портфель. Требовалось некоторое время, чтобы как следует в нем порыться. Шкаф!… Реми забросил его наверх, туда, где лежала картина.
