Словно любимую драгоценность он доставал стопку писчей бумаги и перелистывал приятно пахнущие странички, грезя о моменте, когда они будут готовы рассказать самую занимательную, самую правдивую и невероятную историю. За новой сигаретой он закрывал глаза, и перед его взором мелькали отрывки из чьих-то жизней, странные повороты сюжета, загадочная развязка и кульминация романа. Это было сродни божественному откровению. Он упивался каждым мгновением чудесных предчувствий романа, рвущегося из него, как ребенок, готовый вот-вот родиться. Голова была полна метафор, эпитетов и олицетворений, которыми он готовился наполнить свое повествование. Какой невиданный поток мыслей, воспоминаний и впечатлений мечтал он выплеснуть на чудесную бумагу, как хотел он потрясти всех своих будущих читателей, как представлял себя в ореоле славы и известности… Да, это были необыкновенные, чудные мгновения каждого его творческого утра.
Докурив очередную сигарету, он брал в руки карандаш, задумчиво вертел его в пальцах, а затем доставал первый лист из стопки бумаги. Задерживал дыхание, с нетерпением покусывая губу, растерянно теребил мочку уха. Проверял, как пишет карандаш — достаточно ли тонкие следы он оставляет на листе.
А потом откладывал и карандаш, и бумагу. Ведь за всю свою жизнь он так и не написал на своих драгоценных листах ни единого слова».
— Что это? — удивилась я, закончив чтение.
— Рассказ, который я посвятил своему бывшему другу, Владиславу Курагину! — самодовольно пояснил Семенихин. — На следующем собрании «Диалога» я его зачитал, вместе с посвящением, и, хотя никто, включая Леонида Сергеевича — это наш председатель, — ничего не понял, Владислав сразу сообразил, что к чему. Этот рассказ буквально взбесил его — видели бы вы, какое у него было выражение лица! Я думал, что после собрания он попытается мне даже морду набить, но нет. До рукоприкладства дело не дошло — Влад покинул собрание, не дождавшись конца. Все, конечно, удивились, а я понял, что отомщен.
— Но в рассказе же писатель не ворует ничьи произведения, — заметила я. — Он просто не может ничего написать, как я поняла.
— Именно, — подтвердил Максим. — В том и состоит все коварство мести — ударить исподтишка, но так, чтобы моя стрела достигла цели! Вы и представить не можете, как мне потом полегчало — даже злоба прошла! По-моему, это вполне достойная месть — уязвляет сильнее оскорбления, правду говорят: словом можно убить!
