как она живет, какие у нее дворцы, слуги, автомобили, бриллианты… — отец отдышался, глаза были влажными, ненависть блестела в этих глазах. — Этот депутатище, эта обрюзгшая морда Митрофанов, который и в экран не помещается, этот слуга народа, — отец сплюнул, — рассказывает уверенно, без стыда, что да, он проводит время в гульбе и пьянстве, в окружении высшего общества, и так и надо, все это он делает, чтобы понять, как живут эти там в свете, и все это необходимо, чтобы улучшить жизнь народа. Это можно понять? Эту ересь, вообще, можно понять?
— Он же не еврей.
— Да, не еврей. Хуже — он русский. Это только русские могут так друг друга гнобить и унижать — с наслаждением и с чувством абсолютного удовлетворения.
— Так почему евреи виноваты?.. При чем здесь дядя Глеб?
Отец долго глядел на сына все тем же спокойным сухим взглядом.
— Ты хоть одного еврея-землепашца видел? — и голос ровный, негромкий, — хотя бы одного, который бы сам, своими руками хоть что-нибудь сделал, что можно было бы съесть и выпить?.. И не увидишь. Еврей не опустится до такого. Он Богом избран, избран другими повелевать. Это такой народ. Народ без совести. Народ, Богом избранный, и не побоявшийся Бога распять. Ты только вдумайся — они убили того, кем были избраны миром править. Это такой народ, избранный Богом, убивший Бога, и, пользуясь Его именем, без совести и чести — правящий этим миром — созданным уже не существующим Богом. Да, да, — отец неотрывно глядел на сына, — уже не существующим. Бог выполнил свою функцию: он явился, дал всем прощение, и был убит, как уже ненужный. Теперь он только символ. Вот так вот. Символ, в который сами евреи не верят, но, вооружившись которым, правят нами.
— Какие все ужасы на земле нашей творятся, — уже воскликнула тетя Аня, как раз по радио передавали новости. — Если слушать только новости, то… Ужас и ужас, — произнесла она, разволновавшись, — Вадимчик, — обернулась она, — уже и у нас я видела на стенах домов эти жуткие призывы, Вадимчик, ты будь осторожен, ты не водись со всеми этими жуткими, наголо бритыми, молодчиками, — поучала она, совсем по-матерински. — И сколько в людях ненависти, сколько нетерпимости друг к другу. Там кого-то застрелили, там что-то взорвали. Глебушка, как, вообще, это можно слушать? И как, после этого, можно отпускать наших детей из дома. И ведь все это молодые люди — все эти жуткие националисты. Там девочку убили потому, что она таджичка, там негров застрелили. Откуда у людей столько этой нетерпимости. Я, к примеру, признаюсь, негров тоже не люблю — я их просто боюсь. Но это же не значит, что их нужно стрелять, раз они другого цвета кожи. Или вот этот ужасный мальчик, который зарезал стольких людей в синагоге… Это надо же… каким нужно быть человеком, чтобы вот так вот — беззащитных стариков и женщин, только потому, что они евреи. Тем более — и я это утверждаю — все эти евреи еще больше русские, чем этот жестокий молодой преступник. Нет, таких, как он, нужно навсегда сажать за решетку, такие люди опасны для общества.
