«Не хочу. Пойду я».
«Ну, не хочешь, и хрен с тобой, — дядька взял облапанное племянником печенье и выбросил за окно, — гулюшки склюют», — прокомментировал.
Неторопливо «Волга» проезжала светофор за светофором, дядя Глеб следил за дорогой, из радиоприемника звучала музыка; тетя Аня, как обычно, спрашивала, как дела, Вадим кивал ей, погруженный в свои мысли; казалось, он слушал ее внимательно, увлеченно, Вадим умел так — казаться увлеченным, впрочем, и особого умения здесь не надо, если тетя Аня сама была увлечена, и достаточно того, что Вадим молчал, время от времени кивал, тем более что сидел он на заднем сиденье, и… достаточно… все было хорошо… все было спокойно. Вадим почему-то вдруг захотел, (впрочем, и не вдруг, часто он думал об этом, просто сейчас особенно), чтобы у него были вот такие же родители, такой же отец, рассудительный и… словом, хороший отец, добрый отец, который бы его любил, его маму любил, только чтобы это был настоящий его, Вадима, отец… от всего от этого тошно стало, захотелось сказать: «Стой», — и выбраться из этого счастливого, не обремененного его проблемами чужого семейства.
Как-то Вадим обмолвился с отцом, как-то так, в разговоре, что вот, живут люди, и хорошие люди, и у них нет проблем, и жизнь их не пугает, и не вспоминают с тоской о тех временах, а живут в настоящем и живут будущим.
— В Испанию ездят? — спросил отец, — а на какие деньги ездят, на чьи деньги?
— На свои, на заработанные, наверное, — видя странное лицо отца, неуверенно ответил Вадим.
— А кем они работают?
— Не знаю.
— А я тебе скажу, — резко ответил отец, — я этот дом знаю, где у вас квартира: дом заводской. И этот твой дядя Глебушка — это первый жид и вор, который работает в снабжении не последним человеком, который детям своим купил квартиры в Москве, а сам на халяву, под предлогом каких-то льгот, словом, прикинулся, как и мать твоя, несчастным и обездоленным, и взял себе квартиру трехкомнатную, бесплатно, для себя и жены, когда люди, которые подыхают на этом заводе, ютятся целыми семьями в заводских общагах. Так кто, после этого, твой этот дядя Глебушка, а? И, само собой, весь евроремонт за заводские деньги сделал, и ездит на служебной машине, уже как на своей. Он только для таких простачков, как ты, скромный служащий, а это вор из воров. Он еще в то время такими деньгами ворочал… Этот твой дядя Глеб — настоящий еврей — тихий, незаметный, а вот такие, как он, страну и развалили, тихо и незаметно. Это потом уже все эти придурки с транспарантами… Все эти твари, все эти нувориши… ты погляди, что они творят, — лицо отца исказилось неподдельной болью, — как ведут себя. Страна подыхает в нищете, уровень жизни — как в каком-нибудь Непале — ниже! Они же ничего не боятся, — отец, казалось, задыхался, — у них даже нет страха. Стыд, совесть — об этом и речи нет. У них нет страха! Какая-то блядь с Рублевки, на всю страну рассказывает — рассказывает с
