— Вот там он и полёг. А Камилл руки лишился…
— Выпьем за упокой хорошего друга и славного воина. Хозяин! Бутылку альбанского vinum nigrum!
— Две бутылки!
От неожиданности трактирщик несколько мгновений думал, что ослышался: две бутылки не просто дорогого вина! Это даже по нынешнему хлебному времени почти половина дневной выручки! Какое-то время Кима хлопотал на кухне, подгонял повара с закусками для столь важных клиентов, раза три или четыре приказал самой симпатичной служанке приготовить стол… и вообще выполнять желания только этих двоих по первому же требованию. Даже если они захотят посадить девчонку вместе с собой. Закончив суету, трактирщик опять вернулся за стойку и вслушался в разговор.
— …легионеры ушли, Эмилий Пацил у себя остаться звал. Доход с трёх дворов, место десятников в своей страже. А примипил его охраны намекнул, что года через два-три на покой собирается и потому не прочь подобрать себе замену. Чтобы, мол, человек надёжный и жизнью тёртый. Ну, Камилл, понятно, сразу согласился. Ему теперь как раз ко времени. Тирей с ним остался, сам знаешь — как из Никеи вместе ушли, так до сих пор не разлей вода. Да и возраст, обоим сорок уже. Пора и место искать, давно не сопляки по свету перекати-полем мотаться.
— А сам то? Ты-то как?
— Не могу я на месте сидеть.
— Неужто отказался? — изумился Луций. Потому что шанс стать десятником, да ещё, возможно, и примипилом охраны патриция — это то, от чего презрительно морщатся только едва ушедшие на дорогу наёмника юнцы. Да и род Пацил не из новоявленных богачей, известен ещё со времён первых Августов. — Тоже давно не мальчик, на год или два всего младше Тирея.
— Отказался. Говорю же — не могу сидеть на месте. Ну да не сразу уехал, меня тоже зацепило. Месяца три провалялся. А как оклемался, нашёл меня один из трибунов, который тогда помощью командовал. Ну и говорит. Мол, годовой ценз в чине декана в учебных когортах отходишь, как положено, сразу центурионом возьму. Надёжные люди, говорит, всегда на вес серебра, а уж с опытом как у тебя — вдвойне. Ну, я и согласился.
Луций присвистнул:
— Ну, Сервий, всегда считал, что ты — голова. Ради такого я бы тоже послал любого патриция не задумываясь.
Какое-то время мужчины почти молчали, пили вино и короткими тостами поминали погибшего друга. Наконец Луций спросил:
— А какой легион? Я всё смотрю, но знаки мне чего-то незнакомы.
— Пока да, — как-то странно усмехнулся Сервий. — Цезарь Флавий Юлий Крисп только недавно дал ему имя, крест и хоргувь. Двадцать четвёртый гэльский.
