На свадебном торжестве Инге блистала в белом платье с фатой, Сташинский – в черном костюме с белым галстуком. На фото молодожены за свадебным столом выглядят довольными, хоть лица их и не лучатся радостью. Инге как раз моргнула – кажется, что она, закрыв глаза, вновь переживает болезненные события последних месяцев. Богдан смотрит прямо в объектив и выглядит скорее решительным и собранным, чем счастливым. В этот день умерла бабушка Инге, но родственники не спешили слать телеграмму. Они хотели, чтобы ее свадьбу ничто не омрачало157.
Сташинские выехали из Берлина в Москву 9 мая 1960-го – в пятнадцатую годовщину подписанной в Карлсхорсте капитуляции Третьего рейха. Как говорила Инге, вместо медового месяца их ждал Советский Союз – ничего трагичнее она и представить не могла. Родственникам они сказали, что будут жить в Варшаве, поэтому сделали там остановку. Один из командированных в Польшу сотрудников КГБ выдал Сташинскому почтовые принадлежности местного производства, а также прейскурант на разнообразные товары. Открытки и марки предназначались для Фрица, тринадцатилетнего брата Инге. Цены нужно было знать, чтобы убедительнее рассказывать родственникам о жизни в Варшаве. Письма из ГДР должны были поступать на их варшавский адрес, откуда их уже переправляли бы в Москву. На письма Инге и Богдана в Германию клеили польские марки. В Далльгове знали, что молодожены вернутся через год.
В Москве, на Белорусском вокзале, Сташинских встретил все тот же Аркадий Фабричников. Он представил их новому куратору – Сергею Богдановичу Саркисову. Комитет великодушно снабдил их отдельной квартирой, но Инге подарок совсем не порадовал. Многоэтажку построили недавно, и асфальтированной дороги (или хотя бы дорожки) к ней не проложили. В дождливую погоду они приходили домой по колено в грязи. Сама квартира сразу же требовала капитального ремонта. Паркет положили так, что между планками выступала смола, плитка в ванной была заляпана той же смолой. Полы настелили неровно, поэтому вся мебель шаталась. Криво установили канализационный стояк, дверь на кухню как будто приросла к полу. Не закрывалось толком и одно из окон, из-за чего дождевая вода протекала внутрь. Инге возненавидела даже обои. «От советских обоев кружится голова», – злилась она.
Обстановка в подъезде и на лестничной клетке угнетала ее не меньше. Повсюду валялись рыбьи и куриные головы. Лузга устилала пол едва ли не ковром – подметать или мыть подъезд никто и не думал. Казалось, будто в каждой квартире держат кошку, и ночью эти кошки бродили по подъезду, мяукали и вопили. Спать мешали не животные так люди: соседи закатывали до поздней ночи такие гулянки, что у Сташинских дрожал потолок. Жизнь превратилась в нескончаемый кошмар, Инге теряла остатки терпения, устраивала сцены и мужу, и кураторам. На Лубянке решили переселить их в другую квартиру – на этот раз в обжитом районе и ближе к центру. Однако эта перемена к лучшему уже не могла поколебать отвращение Инге к советскому укладу жизни
